Грамматические вольности современной поэзии, 1950-2020

Взаимно-возвратные глаголы (целоваться, чокаться, бороться, ссориться, драться) не в любых контекстах могут быть однозначно признаны именно как взаимно-возвратные, то есть как глаголы с абсолютно симметричным обозначением действий субъекта и объекта, когда субъект действия является одновременно и объектом этого действия. Так, в пределах нормы возможно высказывание Это он со мной поссорился, а я с ним не ссорился. В ряде случаев возможна грамматическая полисемия: в предложении За углом бодались козлы взаимность действий очевидна, а в предложении Осторожно, эта корова бодается реципрока нет – безобъектно-возвратный глагол обозначает свойство бодливой коровы. Некоторые глаголы теряют значение реципрока при переносном употреблении: Здесь борются за чистоту; Кажется, он совсем чокнулся.

Тем более неопределенность грамматического значения свойственна поэтическим неологизмам, например:

Лишь два кита плескались
Лишь два кита полоскались

Два носорога бодались

Два слона лопотались
Море лежало широко
Море лежало глубоко

Ян Невструев. «Море лежало широко…»

[765].

Словообразовательный контекст поэтического неологизма лопотались здесь противоречив, параллелизм грамматических форм только запутывает в определении залога: с одной стороны, в ряду предикатов есть глагол бодались, реципрок которого очевиден, с другой стороны, в этом же ряду имеются собственно-возвратные глаголы плескались и полоскались, не имеющие отношения к реципроку и обозначающие направленность действия субъекта на себя и его поглощенность этим действием. В таком контексте, противоречиво мотивирующем неологизм, словотворчество оказывается направленным либо на актуализацию залоговой неопределенности глагола, либо на совмещенное представление взаимной возвратности и собственно-возвратности. Грамматическая неопределенность глагола лопотались вполне гармонирует с семантической неопределенностью этого глагола: непросто представить себе, какие именно звуки издавали слоны, а может быть, этим глаголом обозначены и не звуки, а какие-то взаимные ласки слонов.

В подчеркнуто аграмматичном тексте А. Полякова представлен реципрок глагола, в норме не относящегося к взаимно-возвратному залогу:

…вот Нашалермонтова улица, вот кошка
беглая сутулится, вот перевёрнутых ребят
стоят глазами на закат. А вот хорошая чужая
сверкает, Бога отражая: в краю листвы её кумир
июль, как Библию, купил

Послушай, толстая

красавица, давай скорей
друг с другом нравиться
давай стихи кругом любить
и чёрный чай для счастья пить!

Андрей Поляков. «…вот Нашалермонтова улица, вот кошка…»

[766].

Автор, который в большинстве своих стихотворений и поэм обращается к образам и мифам античности, предваряет этот текст эпиграфом: Какое удовольствие – / свет падает из туч / на эту Музу толстую / и на Кастальский ключ!

В таком случае речь идет не об объекте мужского внимания лирического «я», а о Музе как символе поэтического вдохновения, хотя этот символ резко снижен. Учитывая, что мифологическая Муза в поэзии традиционно изображается как объект эротического вожделения – и в высоком стиле, и в сниженном, а жены и близкие подруги творческих людей метафорически называются их музами, глагол нравиться в тексте Полякова проявляет энантиосемические свойства. С одной стороны, управление этого глагола и наречие во фрагменте давай скорей / друг с другом нравиться намекают на грубую простоту интимной связи, а сам глагол выполняет роль эвфемизма. С другой стороны, если воспринимать текст как сниженное иносказание мечты о вдохновении, глагол нравиться употреблен вполне целомудренно.

М. Н. Эпштейн так пишет о семантике глагола нравиться: