Грамматические вольности современной поэзии, 1950-2020

Вероятнее всего, в этом коротком диалоге вопрос подразумевает стандартное употребление местоимения что как вопросительного со значением ‘почему’, а ответ перетолковывает это местоимение, придавая ему значение винительного падежа, указывающее на объект молчания (ср.: делаю что хочу). Но и это толкование не исчерпывающе. В реплике молчу / что хочу слово что может восприниматься не как местоимение, а как союзное слово, в таком случае реплика приобретает значение ‘не говорю о том, чего именно я хочу’. А можно понимать и так: ‘если бы я не молчал, то сказал бы, что да, хочу’ (без называния объекта желания или с намеком на объект – известный или не известный автору вопроса)[1359].

Если в предыдущих примерах объектом молчания являются слова и чувства, то в следующем представлена креативная семантическая валентность. В частности, сообщается о том, что молчанием создается тишина:

Снег:
крупно, тихо —
ворона чистит перо,
я молчу тишину

 —падает вверх.

Дмитрий Воробьев. «Погоды субботних секунд»

[1360].

В уже цитированной статье Н. Д. Арутюновой говорится о том, что значение глагола молчать «стало отражать некоторые черты коммуникативной ситуации. Но тут „молчание“ столкнулось с непреодолимым препятствием: ни глагол молчать, ни его приставочные производные не открыли валентности на адресата» (Арутюнова 2000: 420).

Далее Н. Д. Арутюнова приводит примеры из произведений Ф. М. Достоевского молчал со всем светом и умолчать перед ними-с, комментируя: «Молчание как бы ищет путь к адресату, но не находит подходящего предлога».

Современные поэты преодолевают это препятствие с большой легкостью. Адресная валентность глаголов молчать и промолчать представлена у них многими контекстами, в которых воспроизводится управление глаголов говорить, (про)кричать, (про)шептать, сообщать (сообщить).

Б. Ю. Норман пишет:

Форма датива известна своей способностью к абсолютивному употреблению (ср.: Городу и миру; Товарищу Нетте, пароходу и человеку; Матери и т. п.), и это не может не провоцировать употребление той же единицы в позициях, не вызываемых непосредственно семантикой глагола (Норман 2011-а: 252).

У Марии Ватутиной слова она молчит ему включены в контекст с другими аномалиями глагольного управления (Этим треском / Глохнут уши мертвому малышу; вдоволь под сердцем сына):

Тысяча алых гвоздик засыпана в печь.
Огонь расплавляет живое
Не хуже, чем мертвое – книгу там или речь.
Лепестки лопаются.
      Наши дни. Двое
Сидят в Савойе. Он говорит: – Война
Сожрала пархатых, но можно было бы и побольше.
Они снова во всех щелях.
            Она
Молчит. У нее прабабка из Польши.
Страшно его, но она молчит ему

[1361].Потому что вдоволь под сердцем сына.
– Мало их отправляли на Колыму.
И страдали они не сильно.
На уши вешают вам лапшу.

Гвоздики трещат по швам. Этим треском

Глохнут уши мертвому малышу
В бараке детском.
Красные лепестки: ушные раковины, ноготочки,
Веки тонкие, как паутина, пальцы, мошонка.

Она встает и уходит в матери-одиночки.

Уносит с собой ребенка.

Мария Ватутина. «Печь»

[1362].

Строка Страшно его, но она молчит ему исполнена драматизма, который максимально сконцентрирован в союзе но и в дательном падеже местоимения. Казалось бы, более уместен был союз и в значении ‘поэтому’. Грамматика строки сообщает о том, что это угрожающее молчание несогласия, причем угроза, направленная на «него», оказывается еще более опасной для «нее».

В следующем тексте слово себе можно понимать и как местоимение дательного падежа, и как частицу, указывающую на отъединенность субъекта: