Граница

Честер ушел вниз перекусить; даже отсюда было слышно, как он насмешливо умоляет жестокосердную служанку перевязать ему плечо и ухо, ссылаясь на то, что без должного ухода подхватит заразу, зачахнет и умрет. Голоса Камилы слышно не было, она звенела тарелками и грохотала кастрюлями, и от этих домашних, уютных звуков на душе у Йохана стало легко.

- Отдай эти письма Герхарду, - сказал он Роксане. – Здесь все, что вручил Пройссен.

- Не думаю, что он примет меня, - почти беззаботно сказала баронесса, но ее взгляд был тревожен. – Вряд ли он захочет когда-либо меня видеть… Он даже не дал о себе знать; Камила говорит, что он собирается в путь и велел ей собирать вещи.

- Тогда помоги мне встать.

Она ожила, спохватилась, и тревога сошла с ее лица, пока Роксана насмешливо пеняла Лисице, что по лестнице он спустится разве что кубарем. Тираду свою баронесса закончила тем, что она, так уж и быть, отнесет Цепному Псу письма сама, но Йохан видел, что она не хотела и боялась встречи с ним, как дочь боится гнева отца.

- Тебе все равно придется говорить с ним, - заметил он. – Почему бы не сделать этого сейчас?

Роксана презрительно фыркнула и мазнула сногсшибательно-душистой пятерней ему по носу. Лисица отвернулся, щурясь; в глазах защипало от резкого запаха. Диджле укоризненно глядел на их возню, сидя по-турецки у дверей. Баронесса все-таки взяла письма, и Йохан слышал, как она медленно, будто нехотя спускалась по лестнице, замирая на каждой ступени.

Свеча погасла, но Диджле не пошевелился, чтобы зажечь ее вновь. Они молчали в наступивших сумерках, и, когда Йохана невольно начало клонить в сон, осман заговорил.

- Прости меня за злые слова, брат, если можешь. Я был неправ.

- Я на тебя и не сердился, - после паузы ответил Йохан.

Диджле вздохнул, и его темная фигура сгорбилась.

- Все в этих краях неясно, - пожаловался он в очередной раз. – Я увидел, что распутница умеет любить. Старик застрелил бы тебя, если б не она. Но он любит ее и не смог.

- Любит? – Йохан никогда не думал об этом.

Осман, кажется, кивнул.

- Иначе бы он не пожалел ее.

Они опять замолчали, размышляя, каждый о своем.

- Если б у меня были деньги, я б завел дом и женился, - опять заговорил Диджле. – А теперь думаю. Жена моя не станет правоверной изнутри. Я могу заставить принять ее веру Пророка. Но нет муллы, чтобы растолковал ей истину; нет имама – совершить обряд. Дома мать моя сшила бы ей красные одежды, вышила бы золотом. Отец устроил бы пир. Материнская рука подняла бы накидку с ее лица. Благословила бы нас. А здесь? Здесь жена моя будет несчастна. Друзья отвернутся от нее. И я, бедняк, который не может выжить без твоей помощи и твоих денег. Я искал здесь спасения. Но теперь разбит, как лодка, вынесенная на берег. Когда ты уедешь, я вернусь назад. Дома война – наверное, сразу не казнят.

- Твоя мать желала, чтобы ты спасся, и, может быть, заплатила жизнью за то, что помогла тебе бежать. Войне наверняка вскоре придет конец – переговоры с русскими длятся почти год! – о слухах, что воевать придется и здесь, Лисица умолчал; да и, Бог весть, слухи эти были древней развалин Рима. – Не лучше ли стать христианином?

Диджле опустил голову еще ниже.

- Как я могу оставить истинную веру? – с сомнением спросил он. – Мои предки умирали с молитвой Аллаху на устах.

- Времена меняются, - Йохану не хотелось вести богословские споры, в которых он был не силен. – Знаешь, я отдам тебе все свои деньги. Их хватит, чтобы завести хозяйство. И заодно оженим тебя на той, о которой ты мечтаешь ночами. Я видел твою книгу стихов.

- Они порочны и развратны, - возразил Диджле, хотя по голосу было слышно, что он ошеломлен. – Но как же ты, брат?

- Мне деньги найти легче, чем чужаку-осману. А если ты еще и выскажешь желание перейти в католичество, думаю, тебя будут носить на руках.

В темноте послышался стук о деревянный пол: осман встал на колени и уперся лбом в доски.

- Стою ли я твоей заботы, брат? – хрипло спросил он.

- Когда ты заботишься обо мне, почему-то не спрашиваешь себя о том же.

Осман долго переваривал слова Лисицы и наконец сказал:

- Я сохранил твое кольцо, которое дала тебе Анна-Мария, - он подполз к Йохану, и тот чуть не застонал от разочарования: кольцо несчастья опять вернулось к нему. – Береги свою женщину на этот раз. И женись на ней, чтобы не порочить ее имя.

Пальцами Лисица нащупал железное колечко – то самое, исцарапанное, теплое от ладони османа. Как еще нужно загладить свою вину, чтобы оно исчезло навсегда из его жизни?

- Я женюсь на ней, и мы уедем на край света, - задумчиво сказал Йохан, потирая кольцо.

- Но я хочу выйти замуж в Вене, - голос Роксаны прозвучал в темноте, подобно яркой вспышке. – Теперь у меня нет никого, кроме глупого Лиса.

Диджле вскочил на ноги и неловко поклонился в пояс. Роксана прошла к столу и зажгла свечу; круг света точно сблизил их с Йоханом, и осман вопросительно взглянул на названного брата.

- Иди, - сказал Йохан. – Я думаю, служанка не откажет тебе в куске хлеба.

Роксана кивнула, подтверждая его слова.