Граница в огне

Они бросаются к нему. Часовой стреляет. Фашисты залегают, бросаются снова. У часового уже нет патронов. Он отбивается штыком, прикладом, когда у него вырывают винтовку — дерется головой, руками и, раненный, истекая кровью, гибнет, заколотый штыками, так и не сойдя с поста у дощатых ворот.

Капитан Иван Бершадский узнает о гибели часового много позже от раненого пограничника, который пробился по огородам Сокаля за город и выскользнул из рук противника. Комендант участка поймет тогда, почему не отвечал на его звонки и лейтенант Качков, сразу же принявший бой с немцами, бегущими по мосту на его заставу. Звонить по телефону было уже некогда. Из госпиталя в Ковеле лейтенант Качков прислал в отряд записку: «Застава разбита. О судьбе комендатуры не знаю. Дважды тяжело ранен. Направляют на лечение в Киев».

Неизвестная Качкову судьба сокальской комендатуры была тесно связана с поведением капитана Ивана Бершадского. Он пробился со своими людьми в части стрелковой дивизии, располагавшейся далеко за Сокалем, вел бой с гитлеровцами уже в рядах регулярной армии; пограничники Бершадского вынесли из боя раненого командира дивизии и ее знамя. Вместе с остатками дивизии пограничники вышли из вражеского окружения уже за линией старой государственной границы.

Люди, помнящие то время, рассказывают, с какой яростью бил фашистов Иван Бершадский.

Ему тяжело было видеть женщин и детей. Когда в лесу около Корчина Зина Холод рожала на брезентовой плащ-палатке долгожданного первенца, Бершадский закрыл глаза и зажал уши. Этот первый детский крик в лесу, простреливаемом немецкой артиллерией, напомнил ему крик собственного сына, оставленного там, на булыжниках Сокаля, с раздробленным черепом.

Этот первой миг войны Бершадский помнил все время. Память его была острой, неугасаемой, а ненависть к захватчикам сумела победить и личное горе, и минутное оцепенение и привела его к поступкам смелым и решительным. К концу войны он был уже полковником, в этом звании вновь форсировал Днепр, ведя свою часть к берегам Буга, на которых начинал войну. Совсем немного осталось дойти Бершадскому до Сокаля, когда в 1944 году его смертельно ранило в бою.

* * *

Левее Сокаля, там, где приток Буга — река Солокия — поворачивает вверх, на северо-запад, к Томашуву, около железнодорожной станции преграждали дорогу врагу пограничники лейтенанта Морина.

Было отбито уже пять атак. Пьяные гитлеровцы забрасывали блокгаузы гранатами. Пограничники хватали гранаты на лету и швыряли обратно. Уже вышли патроны в ленте пулемета сержанта Корочкина.

— Отходи! — крикнул сержанту лейтенант Морин.

Корочкин пополз в тыл, уводя с собой пять раненых бойцов. Морин бросает последнюю гранату. Вместе с оставшимися в живых семью пограничниками он забегает в здание заставы.

— Не пускайте немцев, пока я не сожгу документы! — кричит лейтенант.

Его люди занимают позиции у окон. Патроны кончились. Остается надежда только на штыки винтовок. Лейтенант поджигает бумаги. Пламя воет в трубе, унося в дымоход легкий серебристый пепел документов, которых не имеют права прочесть фашисты. Все ближе и ближе гудят моторы. Во двор заехали два тапка. Они в упор бьют по зданию. За танками бежит пехота.

— Все! — говорит Морин и швыряет в огонь последнюю пачку смятых документов. Потом хватает винтовку, и приказывает:

— Пойдем, товарищи!

Танкисты (так рассказывают крестьяне) увидели выходящих из дома пограничников и перестали стрелять. Возможно, им казалось, что русские идут сдаваться. Выбежали вперед немецкие пехотинцы.

Вдруг пограничники вскинули винтовки и с пением «Интернационала» бросились в штыковую атаку.

Первым упал лейтенант Морин, сраженный очередью немецкого автомата…

* * *

".А неподалеку от заставы погибшего лейтенанта Морина, на запад, возле Олешиц, в подожженном со всех сторон здании комендатуры продолжали давать связь от застав в Рава-Русскую связисты-пограничники. Ими командовал старший сержант Кудряшов. Брови и волосы связистов опалены. Лица покраснели от жара. На полу вились, свертываясь и пропадая в огне, залетающие из соседней комнаты листочки донесений. С грохотом обвалилась крыша. Раскаленные листы жести полетели во двор. А связисты все не покидали распределительного щита.

Их обожженные руки перебрасывают в гнездах никелированные, раскаленные штепсели, хватают трубки. Пахнет резиной от горящих проводов. Фашисты лезут в окна, стучат сапогами в комнате рядом. Дежурный по отряду в Рава-Русской записывает слова Кудряшова:

— Мы в огне! Ломаем коммутатор. Привет Родине!

…Но ничего этого не знали лишенные связи с соседями защитники тринадцатой заставы в Скоморохах. Они могли только догадываться, что на всей линии пылающей границы их боевые друзья ведут себя отважно.

10. КЛЯТВА В ТУМАНЕ

Ближе к полудню в воскресенье 29 июня солнце было окутано багрово-дымным венчиком, словно готовилось к затмению. Странный дымчатый нимб видели жители львовских окраин, уже занятых немецкими танками. Побагровевшее солнце наблюдали и люди тринадцатой заставы в Скоморохах.