Гражданская война в России. За правду до смерти

В соответствии с этими доводами праволиберальные историки классифицировали красный террор как «институциональный», а белый террор – как ответный стихийный «инцидентный»{1302}. Какой же из них более гибелен для общества? Отвечая на этот вопрос, известный религиозный философ Л. Карсавин замечал, что «ведь уже сама идея “революционной законности” не что иное, как самоограничение ненависти»{1303}.

Стихийный террор, питаемый жаждой мести, границ не знает. Не случайно лидеры белого движения так же пытались загнать террор в сколь-либо организованные рамки: «Обзор законодательных актов белых правительств, определяющих судебно-правовые нормы в части “борьбы с большевизмом”, – отмечает исследователь террора того времени В. Цветков, – позволяет сделать вывод о наличии определенной правовой системы в законотворчестве этих правительств, что противоречит суждениям об отсутствии “институциональной составляющей” белого террора, о якобы исключительно “истероидной” его форме»{1304}.

Примером в данном случае может являться приказ от 28 августа 1918 г. по Гражданскому управлению, где командующий армией Юга России ген. А. Деникин распорядился «всех лиц, обвиняемых в способствовании или благоприятствовании войскам или властям советской республики в их военных, или в иных враждебных действиях против Добровольческой армии…», предавать «военно-полевым судам войсковой части…»{1305} Данный приказ передавал дела на представителей советской власти и пленных судам тех воинских частей, с которыми они сражались. Разумеется, замечает В. Цветков, при взаимном ожесточении сторон рассчитывать на снисхождение противника им не приходилось{1306}.

Годом позже, когда будет сделана попытка ввести и другие виды репрессий, круг обвиняемых при этом не изменится. Видный деятель кадетской партии, член Всероссийского Национального Центра кн. Г. Трубецкой, по этому поводу замечал: уголовная ответственность «за один факт участия в партии коммунистов» делает «закон не столько актом правосудия, сколько массового террора»{1307}.

Еще более наглядные примеры давала колчаковская Сибирь, где вскоре после прихода адмирала к власти, 3 декабря 1918 г. Совет министров скорректировал статьи Уголовного Уложения 1903 г., уравняв статус власти Верховного Правителя и статус Государя Императора… Статья 99 определяла, что «виновные в покушении на жизнь, свободу, или вообще неприкосновенность Верховного Правителя, или на насильственное его или Совета министров лишение власти, им принадлежащей, или воспрепятствование таковой наказуются смертной казнью». При этом как «совершение тяжкого преступления», так и «покушение на оное» уравнивались в санкции. Статья 100 звучала в следующей редакции: «виновные в насильственном посягательстве на ниспровержение существующего строя или отторжение, или выделение какой-либо части Государства Российского наказуются смертной казнью». «Приготовления» к данным преступлениям карались «срочной каторгой» (ст. 101). «Виновные в оскорблении Верховного Правителя на словах, письме или в печати наказуются тюрьмою» (ст. 103). Бюрократический саботаж подлежал наказанию по скорректированной ст. 329: «виновные в умышленном неприведении в исполнение приказа или указов Верховного Правителя подвергаются лишению всех прав состояния и ссылке в каторжные работы на срок от 15 до 20 лет. Вышеперечисленные деяния рассматривались военно-окружными или военно-полевыми судами{1308}.

11 апреля 1919 г. колчаковским правительством был принят закон № 428: «О лицах, опасных для государственного порядка вследствие прикосновенности их к большевистскому бунту и об учреждении окружных следственных комиссий» – провозглашавший тотальный террор против большевиков и всех им сочувствующих. Цель закона министр юстиции С. Старынкевич весьма откровенно объяснял в сопроводительной записке к нему: борьба «должна будет сводиться не только к уничтожению воинствующего большевизма, но и к искоренению из толщи населения самих идей большевизма…» Старынкевич дополнял: «Бунтом и изменой являются всякая прикосновенность к большевикам, принятие от них каких-либо должностей, их признание и всякое им сочувствие…»{1309}.