Грехи дома Борджа

– Чтобы продлить веселье, мы им подражали. Сесар изображал Джема, а я Хуана. Сесару было восемнадцать лет. Он учился в университете, стал светским человеком, хотя его только что приняли в Священный колледж и заставили выбрить тонзуру. – Донна Лукреция захихикала. – Боже правый, как он ее ненавидел. Все время позволял ей отрасти, за что получал наказание. А меня прочили замуж то за одного, то за другого, и тетушка Адриана провела со мной беседу о долге жены. Хотя долг жены отличается от долга молодой женщины, влюбленной в собственного брата. Поэтому не могу сказать, будто мы не ведали, что творим, или что это не засасывало нас в болото греха, однако нам казалось, что… все правильно. Это был неизбежный конец пути, на который мы ступили с самого рождения.

«Джем позволял нам быть самими собой», – однажды сказал он мне.

– И поэтому он приказал убить Джема.

«Никогда не прощу французам то, что они убили Джема».

– Чезаре? – спросила я.

– Джем умер не от лихорадки. Он вообще никогда не болел.

– Но Чезаре любил Джема.

– Не так сильно, как меня или свою репутацию.

Я попыталась утешиться мыслью, что, по крайней мере, его тело не лгало, он по-настоящему желал меня. Потом я вспомнила его безукоризненную кожу, изящное сложение, красивый обман, с помощью которого это самое тело заразило мое своей болезнью.

– Он справлялся со всем, – продолжила мадонна, – но никогда не умел обуздывать свою ревность.

...

Когда-то ты ревновала к Санче, обвиняла ее в том, что она моя первая любовь. Ха! Ты моя первая, последняя и единственная любовь, сама знаешь. Ты просто хитришь, правда?

– Он отказался прийти на мою свадьбу. Мою первую свадьбу с Джованни Сфорца.

...

В то время я был так молод, что принял вожделение за любовь, как это случается у молодых. Но был, наверное, один день, когда я поверил, будто не могу жить без Санчи (вероятно, тот самый, когда она подарила мне белый бархатный костюм. Помнишь?) – день облегчения и отчаяния. Но я всегда знал, что не смог бы жить без тебя. Это неоспоримо, как то, что солнце восходит на востоке, или как то, что у меня по пять пальцев на каждой руке. Это любовь, Лючия, и она не имеет никакого отношения к притворным обморокам, красивым фразочкам или дорогим подаркам. Она проста и глубока, как море, когда на него никто не смотрит .

– Утром он явился ко мне в спальню, когда служанки меня одевали. Я была очень строга. Не позволила ему обнять меня. Мою кожу смазали лимонным соком для отбеливания, и я была липкой. Я сидела в сорочке, приставшей к телу, и смотрела, как он страдает. Но он сказал, что принес мне подарок. – Мадонна взяла в руки филигранную шкатулку, подняла с трудом, будто тяжесть. – Внутри лежал свернутый пергамент, перевязанный косичкой из золотой и медной проволоки. Когда я вынула пергамент, он сказал: «Вот теперь в шкатулке хранится мое сердце, пустое, без тебя». От этих слов я ударилась в слезы и перестала ломаться и кокетничать. Я была в ужасе от Джованни, от отъезда, от потери Сесара. Он меня успокоил. – Она печально рассмеялась. – Всю сутану вымазал лимоном…

– И он сказал, что вы не как тот теленок, не умрете, отделившись друг от друга, да? И разрезал подошвы на ваших бальных туфельках.

– Откуда ты узнала?

– Однажды он со мной честно поговорил, когда был в бреду.

– Мне очень жаль.

– Что было написано на пергаменте?

– Так, ничего особенного, обычные стихи одного каталонского поэта, который нам когда-то нравился.

Я разглядывала разбросанные письма, и из неразборчивых каракуль возникали образы, как иногда они возникают из облаков.

...

Тут есть одна цыганка… я бы хотел собрать ее песни из воздуха и засушить между картами для тебя как цветы… я просыпался по ночам, чувствуя вкус малины на языке… я должен был рассказать тебе о закате… земля горела от печали расставания… каждый раз, когда я танцую, я танцую с тобой .