Грехи дома Борджа

Не знаю, прочтет ли кто-нибудь еще эти строки, поймет ли он, что это правда. Я посмотрела на мадонну, сжимавшую пустую шкатулку обеими руками, сложенными так, как делают беременные женщины, охраняя свой живот.

– Расскажите мне о Джованни, – попросила я.

Она заморгала, словно только что очнулась от глубокого сна, и отложила шкатулку в сторону.

– Когда я поняла, что беременна, то отправилась в Сан-Систо. Я знала, что это ребенок Сесара, и даже такой болван, как Сфорца, догадался бы, что ребенок не от него, если бы посчитал до девяти. Мы с ним вполне мирно сосуществовали в Пезаро, но как только вернулись в Рим, все сразу осложнилось. У Сесара появилось прекрасное оправдание разлучить нас, поскольку стало ясно, что наш брак не добился никаких политических целей и понтифик настроен развести нас. Мне хотелось подумать, причем где-нибудь вдалеке от своего семейства. Я увезла с собой одну служанку, Пантасилею, и отказалась общаться с семьей иначе, как через доверенных посыльных. Понтифик обычно присылал Перотто Кальдерона, зная, что я к нему благоволю. Сесар еще больше разозлился и однажды ворвался в монастырь, как лис в курятник, разогнав всех сестер, и обвинил меня в связи с Перотто. Я успокоила его и заставила пройти в дальний конец монастырского сада, где нас не могли услышать. Там я призналась, что беременна и он отец. – Глаза мадонны лучились мягким светом. – Он очень разволновался и стал до смешного заботлив. Пришел в ужас, что накричал на меня. Встревожился, что я прошла такое большое расстояние, начал шуметь по поводу монастырской еды, твердой постели и тысячи подобных глупостей. Еда и постель в Сан-Систо мало чем отличались от того, к чему я привыкла во дворце. – Она озорно улыбнулась. – Сестра Осанна чувствовала бы себя там как дома. Ты знаешь, что я отправила обратно в Мантую эту старую притворщицу? С Изабеллой она найдет общий язык. Я думаю, не назначить ли Фидельму аббатисой в монастырь Святой Екатерины, а фра Рафаэлло сделать их духовным наставником.

На короткий миг в том заброшенном уголке сада, среди паутины и белых бабочек, мы с Сесаром стали обычной влюбленной парой, только что узнавшей, что у них будет первенец. Я ходила счастливой всю ту беременность, думая о нашей любви и той волшебной секунде единения, что зародила новую жизнь внутри меня. Я словно оказалась защищенной панцирем покоя, даже когда погиб Хуан, и Сесар, рыдая, рассказал мне об этом, а потом рассердился на себя и расколотил табурет. Думаю, ему всегда не хватало брата, ведь он постоянно сравнивал себя с ним. Даже когда мне пришлось предстать перед коллегией кардиналов и лгать им насчет моего брака со Сфорца, я не отрывала взгляд от Сесара, заставляя себя верить, будто в зале, кроме нас, никого нет и мое элегантное заявление на самом деле гимн любви моему красивому брату. Мне было примерно столько же, сколько тебе, когда родился Джироламо, поэтому, сама понимаешь, когда я наблюдала, как в твоем животе растет ребенок, когда присутствовала при его рождении, я заново переживала то время. И все свои радости я соизмеряю с той. До сих пор ни одну даже близко нельзя было сравнить, а теперь и подавно.

Мне стало любопытно, а как же второй брак, с герцогом Бишелье, но я сдержалась, понимая, что она и до этого дойдет. Обязательно. Ожидая, что донна Лукреция продолжит свой рассказ, я взяла еще одно письмо Чезаре.

«Я попытался вспомнить минуту, когда был по-настоящему счастлив , – прочитала я, и у меня возникло ощущение, будто он руководит мною оттуда, где сейчас находится, и продолжает разговор длиною в жизнь со своей сестрой. – Думал, найду ее в своих воспоминаниях о тебе, но не нашел. Нам ничего не давалось легко, правда?»

– Открой ставни, – произнесла мадонна, – иначе испортишь зрение.

Я взглянула в сад, на розы, только-только начавшие расцветать, серебристые розмариновые заросли, покрытые крошечными голубыми цветочками, увитую стеблями беседку, где я когда-то сидела, читая единственное письмо Чезаре. Сгущались сумерки, успокаивая мои усталые глаза, обволакивая сад дымкой забывчивости. Тонкий серебряный полумесяц, оставшийся от некогда полной луны, завис как раз над городскими стенами в небе цвета аквамарина. Перед нашим вытянутым окном кружили ласточки, ныряли резко вниз, пролетая над самым рвом, а затем резко взмывали вверх, торопясь вернуться к себе в гнезда.

– Похоже, будет прелестный вечер, – сказала я.

– Неужели? – Донна Лукреция похлопала по кровати. – Иди сюда, сядь. Мне еще нужно о многом рассказать тебе, прежде чем пошлю за Джованни, и не хотелось бы отправлять его спать слишком поздно.

Снова расчистив себе место среди писем, я уселась рядом с мадонной, и она продолжила: