Грехи отцов наших и другие рассказы

Эту привилегированную группу, возможно, удалось бы определить по ее месту в логической структуре сети, но я чувствовал, что с ней что-то не так. Я пролистал графики обратно. Где-то в этой сети мне померещилось нарушение симметрии, которое я почти – но не совсем – ухватил. Оно было аналогично чему-то знакомому, изученному когда-то, вот только чему? Я зарычал и вернулся к началу. Альберто снова произнес мое имя, но я опоздал поднять глаза.

Над нами стояла Фонг с лицом, будто высеченным из железного дерева. Ощутив вспышку раздражения на помеху в работе, я быстро ее проглотил. Я протянул ей ручной терминал.

– Смотрите, что нашел, – сказал я.

Она взяла у меня машинку и помедлила. По складке губ и наклону плеч я видел, как ей не терпится меня наказать. Альберто придвинулся ко мне, а рядом с Фонг появилась Наварро. Я услышал радостный вопль Брауна при виде потерянного сокровища. Я предвидел гнев и разочарование Квинтаны, но мне было не до него. Я никогда не задавался целью ему помогать.

– Квинтана подлец, но он прав. Ему эту задачу не решить, – сказал я, и Фонг покачала головой, показывая: «Не понимаю, о чем ты говоришь». Я натянуто улыбнулся. – Брауну ее не решить. От него они не получат того, что им нужно. А другого шанса у нас может и не быть.

– Так не делается, – сказала она.

– Я мог бы помочь. Велите ему принять мою помощь.

Она, казалось, хотела ответить, но почти сразу отвернулась от меня, не став развивать тему.

Я счел это победой.

* * *

Мой тель-авивский научный руководитель – Давид Артемис Кун – отличался красивым именем, манерой носить официальный пиджак с небрежностью, предлагающей оценить юмор, и голосом, производившим эффект первого глотка рома: резкий согревающий и расслабляющий. В его кабинете пахло кофе и свежевскопанной землей. Я им восхищался, я в него втрескался, я жаждал подняться до его уровня. Посоветуй он мне бросить науку и писать стихи, я мог бы послушаться.

«Наноинформатика для вас самое подходящее, – говорил он. – Она расположена на самом стыке наук. Она позволит вам претендовать на работу в области медицинских исследований, компьютерной архитектуры или микроэкологии. Из всех наших курсов этот откроет перед вами больше всего дверей. Если вы не уверены, в каком направлении вам хочется вести работу… – Он выдержал паузу и трижды ударил пальцем по столу. – Это самое то».

Нет ничего разрушительнее и неуловимее, чем неудачная идея.

Мысленный эксперимент, приводившийся в первом курсе этой программы. Возьмите металлический брусок и сделайте на нем одну зарубку. Два полученных таким образом отрезка могут быть выражены через соотношение их длин. Таким образом, любое рациональное число может быть выражено одной отметкой на металлическом бруске. С помощью простого алфавитного кода метка, обозначающая соотношение в 0,1215225, может быть прочитана как 12-15-22-5 или L-O-V-E. Одной точно поставленной меткой можно записать все пьесы Шекспира. Или переложить на машинный язык самую передовую экспертную систему – правда, для этого метка должна быть слишком мала, тут уже не позволит планковская длина. Все студенческие годы меня занимал вопрос, какой объем информации можно выразить и вычитать из стремящихся к бесконечно малым величинам объектов. Я плавал в интеллектуальном океане кубитов и импликации данных, кодирующих структур и энтропии Реньи.

Я целые дни проводил в компьютерных лабораториях, среди кожаных кушеток и старинных керамических шкафчиков, беседуя с людьми, собранными со всей планеты и далее. Первая моя знакомая астерка прилетела с Лагранжа-5 изучать кристаллографию – впрочем, она жила в гравитации вращения этой станции и потому больше походила на марсианку, чем на долговязых солдат, ставших впоследствии моими тюремщиками. Ночи я делил между комнатой общежития и ярко освещенными барами и безалкогольными кафе на окраине кампуса.

Мало-помалу я превращал грустного, искалеченного травмой мальчика, сбежавшего от Лондрины и базового обеспечения, в глубокого, серьезного и целеустремленного мужчину. Я одевался в стиле научных сотрудников, носил узкий черный жилет и шелковые рубашки песочного оттенка, как было в моде у студентов-биологов. Я даже вступил в студенческий союз, занимавшийся пропагандой науки, и высиживал длинные, гневные, затянутые сигаретным дымом собрания и спорил с участниками более традиционных программ, ворчавшими, что моя работа ближе не к инженерии, а к философии.

Я немножко пил вино, немножко покуривал марихуану, но наркотики, которыми питался университет, были не для вечеринок. Тель-Авивский автономный университет держался на ноотропах: никотин, кофеин, амфетамин, декстроамфетамин, метилфенидат, 2-оксо-пиролидина ацетамид. Мой сосед по комнате Аарон обеспечивал мне и пути их доставки, и оправдывающее их мировоззрение.

– Мы на дне, – говорил он, откинувшись на подлокотник нашей дешевой пенковой кушетки. – Ты, и я, и все здесь. Настоящая школа не для нас.

– Это и есть настоящая школа. Мы здесь делаем хорошие работы, – возражал я.