Грехи отцов наших и другие рассказы

Мы ели лапшу с черным соусом, купленную с тележки, проезжавшей по коридорам общежития, и от мисок поднимался запах, похожий на запах оливок.

– Именно! – Аарон ткнул вилкой в мою сторону. – Мы здесь держимся на уровне самых передовых, самых финансируемых школ. Мы, шайка выскочек. Наши маменьки не вносят многомиллионных грантов. Мы не пасемся на открытиях, сделанных каким-нибудь факультетским чином семьдесят лет назад. Думаешь, в «Эколь» есть программа по наноинформатике?

– Да, – сказал я, догадываясь, что это не так.

– Нету! А у нас есть. Потому что мы, чтобы выжить, должны удержаться на переднем крае. У нас ни статуса, ни денег, нечем привлечь рекрутеров, союзы и гранты. Мы сами по себе. – Он вытащил из кармана плоскую коробочку и погремел содержимым. – Чего другие не могут, не хотят или не считают нужным, то для нас – необходимость.

В глубине моей груди сонно шевельнулась жажда справедливости, но я не сумел найти возражений, тем более что так же, похоже, считали все участники программы. Несправедливо, думалось мне, было бы, если бы препараты перекашивали игровое поле. А когда ими пользуются все, игра честная.

По ходу своей университетской карьеры я приближался к тонкой линии студенческих горизонтов. Я все меньше думал о справедливости и все больше – о себе. Программа наноинформатики еще не успела обзавестись собственными мощностями. Половину того, что требовалось для занятий, заимствовали у других программ, и преподаватели не всегда включали в расчеты меня. В семинаре высшего уровня, кроме меня, участвовали шестеро студентов-биологов, изучивших курсы, которые я задел только краешком. При таких условиях естественно было прибегнуть к оттачивавшим ум препаратам.

К моему последнему году и Аарон, и Давид Артемис Кун уехали. Аарону после выпуска предложили место в группе ультрапередовых исследований и разработок, занимавшейся такими делами, что даже название ее засекретили. Кун теперь вел гостевой курс в лунном университете Нанкай, поднимая уровень их новорожденной программы по наноинформатке. За время жизни в Тель-Авиве завелись у меня и другие приятели и преподаватели, но отсутствие этих двоих особенно угнетало, и я постепенно повышал дозы препаратов. Я теперь включал в пропись седативные, уверяя себя, что они помогают отдохнуть и перезарядить аккумуляторы. А чувство бездумной свободы, которую давал их прием, я толковал как свидетельство испытываемого постоянно стресса.

Выпускной прошел в синагоге с белыми колоннами и арками, с красивой золотой лепниной на стенах и выложенными на потолке изречениями на иврите. По помещению разносились ноты «Старых друзей», мелодия приобретала глубину и торжественность, каких я раньше за ней не замечал. Организм, изнасилованный по случаю выпускных экзаменов ударными дозами ноотропов и добитый виски с содовой, мстил мне тошнотой и головокружением. Славный час достижения новой вершины я провел, сдерживая рвоту. Я гадал, гордость или отчаяние мог бы испытывать витающий надо мной дух матери. Потом, с дипломом в руке и с мантией на плечах, я вышел в общественный парк, присел на каменную скамью и заплакал, зовя мать, захлебываясь печалью, которую гнал от себя столько лет.

Трудно сказать, какая из примет беды заслуживала названия «первой». На приеме у куратора по трудоустройству я битый час объяснял ей, что включает и к чему применима моя специализация. Когда я уходил, она была чуть лучше подготовлена к тому, чтобы помочь мне найти работу. Мне стали приходить письма – настоящие письма на желтоватой бумаге – от управления по благосостоянию с вопросом, собираюсь ли я вернуться в списки базового. Группа Стравоса, Биях/Сиях и Незавершенная история подтвердили получение моих заявок и замолчали.

Три месяца я смеялся. Говорил себе и друзьям, что передовые исследования всегда кажутся невразумительными тем, кто не принимает в них участия. Дело куратора – не понять меня, а просто навести мосты. Если она не справится, есть другие способы. Я делал вид, что это все не проблема, а заминка, и смеялся над перспективой вернуться на базовое. У меня был диплом признанного университета. Были рекомендательные письма. Дешевое жилье, безвкусная еда, одежда из утилизатора и минимальное медобслуживание – у меня за спиной, а не в будущем. Трудоустройство оказалось не таким быстрым, как я ожидал, но я мог себе позволить быть терпеливым. У меня еще оставались полгода обеспеченного проживания для выпускников, только вскоре они превратились в три месяца, потом в семь недель и, наконец, в двенадцать дней.

Уже невозможно было отрицать, что я лишусь крова раньше, чем найду место, а мои друзья большей частью разлетелись к новым местам работы. Одиночество день и ночь давило мне на затылок. Я стал злиться по мельчайшему поводу.