Курс, который должен был дать мне самые широкие возможности, на деле оставил меня в четвертом ряду, болтаться за спинами узких специалистов. И это еще была не худшая из моих бед. Я рассчитывал, что, сдав последний экзамен, без особых усилий откажусь от ноотропов и седативных. Раз уж в них больше не будет надобности. А если я время от времени помогал себе таблеточкой разбираться в удивительных сложностях взрослого мира, так то же самое без вреда для себя делали другие, и никто их за это не клеймил. Без таблеток я ощущал себя тупым и рассеянным. А седативные принимал, только чтобы крепче спать, лучше отдыхать и продуктивнее работать.
Озарение настигло меня в кафе на улице Игаль Алон, под медным навесом, где я сидел, накрыв ладонями ручной терминал. За чашкой чая с пирожными я пересматривал свои расходы, прикидывая, как растянуть поиск работы, не переходя на базовое. Пункт с максимальными тратами ударил меня словно копытом в живот. Пересчитав, я получил тот же результат. За месяцы после выпуска расход наркотиков вырос!
Не знаю, долго ли я там сидел – официант несколько раз подходил, трогал меня за плечо, спрашивал, здоров ли я. Очень ясно запомнились две девушки за соседним столиком – они обсуждали будущую свадьбу, пока я пытался уложить в голове истину, которой долго не хотел замечать. Я сменял Лондрину и базовое на бесполезный диплом и пристрастие к полному спектру наркоты. Если на то пошло, положение мое было теперь хуже, чем когда я целыми днями смотрел, как тает мать.
Не могу сказать, почему я тогда не впал в отчаяние. Несомненно, отчаяние стояло передо мной. Но нет, не впал. Вместо этого составил план, который про себя назвал планом спасения: список из пятидесяти рабочих мест, которые, хотя и мало соответствовали моему уровню образования и амбициям, могли удержать от перехода на базовое; строгий учет немногих оставшихся денег, закупка овощей и цельнозерновых продуктов сразу на месяц; комната в отеле, где можно было бы спать, метаться из угла в угол и плакать от ломки. Я разослал сразу пятьдесят резюме, заглянул в свой эксклюзивный и нелицензированный медцентр в переулке и приготовился жить в аду.
Первую неделю я не спал. Все тело болело, как от побоев. Глаза сохли, все перед ними расплывалось. Я наблюдал, как ходят по кругу мои эмоции: возбуждение, спад и снова вверх, как длина волны все сокращается, пока я не перестал понимать, в какой точке цикла нахожусь. Ломка была как голод, как жажда, как невыносимое вожделение, и я держался на данном себе обещании, что после, если эта убийственная жажда не уймется, я дам ей полную волю. Я предвкушал смертельную дозу, как фанатик ждет Армагеддона.
Вторую неделю я помню смутно. Когда снова пришел в себя в середине третьей – комната была оплачена еще на десять дней вперед, – то ощутил слабость, голод и прочно забытую ясность мысли. Я снова был хозяином своему разуму. Против воли я подумал о матери, припомнив, как болезнь мешала ей замечать ее симптомы. Теперь я лучше ее понимал. Так же действовала на меня наркомания. Измученный выздоровлением, я ломился во сне в заколоченные двери, ведущие в знакомые и забытые комнаты с книгами и приборами, которых я не сумел достать, когда в них нуждался. Подтекст долго искать не приходилось. Я поклялся, что никогда больше не подвергну свой мозг такому измывательству, хотя, как всегда бывает с подобными решениями, после отступился от слова.
Когда осталось семь дней, я вымылся, побрился и вывел себя позавтракать яичницей с кофе, непозволительно расходуя остатки денег. Почти отбыв срок в преисподней, – так я себе говорил – я готовился к возвращению в мир живых. Если там меня никто не ждал, оставалось обратиться в управление по благосостоянию. Не могу выразить, как ужасала меня эта необходимость, но я готов был прибегнуть и к ней, если не найду другого выхода. Я считал, что вырос из самообмана и научился терпению. Возможно, это так и было. Вспоминать, что чувствовал тогда, и снова это почувствовать – совсем разные вещи, и первое куда проще второго.
Меня ждали пять сообщений. Четыре – с ответами на посланные резюме: в двух просили дополнительных сведений о квалификации, в двух назначали интервью. С пятым, к моему удивлению, в мою жизнь вернулся Аарон. Его исследовательско-разработческая контора натолкнулась на что-то, позволявшее раздуть бюджет. Открывались новые позиции, в частности формировалась целая группа наноинформатики. Впоследствии я задумывался, заметил ли перемены в нем уже тогда. Запись на терминале не передает всех оттенков, как живой разговор, а социопатия часто бывает неуловима даже при благоприятных обстоятельствах. Надеюсь, что я искренне не замечал. Если видел и предпочел отредактировать собственные впечатления, если воспрянувшая во мне надежда оказалась для меня важнее недавно отвоеванной ясности сознания, это дурно говорит обо мне. Я предпочел бы погубить душу наивностью, а не сознательным неведением.