Грезы и тени

Я поселился y Арефьева безъ справокъ и не раскаялся. Уютно жилось. Ты y меня бывалъ, — знаешь. Вечеромъ, 18 ноября, я собрался было въ гости… чуть ли даже не къ теб. Но термометръ стоялъ на нул, что въ эту пору года для Москвы хуже всякаго мороза: значитъ, и втеръ, и сырость, и слякоть; тучи лежали обложныя, стекла залипали талымъ слезящимся снгомъ. Я остался дома за самоваромъ и книгою; кстати, Денисовъ, третьяго дня, снабдилъ меня «La Bas» Гюисманса и просилъ поскоре возвратить.

Часовъ около десяти — звонокъ. Сергй докладываетъ:

— Тамъ пришла какая-то… спрашиваетъ.

Я удивился.

— Дама? въ такую пору?

— Да и не такъ, чтобы дама; на мамзюльку смахиваетъ.

— Раньше бывала?

— Не примчалъ…

— Зови.

Вошла «мамзюлька». Брюнетка. Маленькая, тощенькая, но совсмъ молодая и очень красивая. Рсницы длинныя, строгія и такія дремучія, что за ними не видать глазъ. Спрашиваю:

— Чмъ могу служить?

Она, не поднимая глазъ, отвчаетъ мн этакимъ тихимъ голосомъ и немного сиповатымъ:

— Я отъ Петрова.

— Петрова? какого Петрова?

— Присяжнаго повреннаго…

— Который прежде жилъ на этой квартир?

— Да.

— Но позвольте: я слышалъ, что онъ очень боленъ, пользуется въ лчебниц душевно-больныхъ.

— Да.

— Какъ же онъ могъ послать васъ ко мн и зачмъ?

— Онъ мн сказалъ: Анна! что ты ко мн пристала, отвязаться не хочешь? У меня ничего уже нтъ, я сумасшедшій и скоро умру. Ты не имешь больше права меня мучить. Иди къ другимъ! Я спросила: Вася, куда же я пойду? Я никого кром тебя не знаю. Онъ отвтилъ: ступай въ квартиру, гд мы съ тобой жили; тамъ есть Алексй Леонидовичъ Дебрянскій; онъ тебя приметъ.

Это походило на ложь: откуда бы Петрову знать, что я занялъ его бывшую квартиру? A говорить — точь въ точь не очень памятливое дитя отвчаетъ урокъ: ровно, и съ растяжкою, каждое слово само по себ, - совсмъ капель изъ жолоба: капъ… капъ… капъ…

— Что же вамъ угодно? — повторилъ я, но, оглядвъ ея хрупкую фигурку, невольно прибавилъ: — прошу васъ садиться, и не угодно ли вамъ чашку чаю? Кажется, вамъ не лишнее согрться. Я бы даже посовтывалъ вамъ прибавить вина или коньяку.

Иззябла она ужасно: зеленое лицо, синія губы, юбка въ грязи и мокра по колно. Видимое дло: издалека и пшкомъ.

Она молча опустилась на стулъ. Я подалъ ей чашку. Она выпила залпомъ, кажется, не разбирая, что пьетъ. Чай съ коньякомъ согрлъ ее; губы стали алыми, янтарныя щеки подернулись слабымъ румянцемъ. Она была, дйствительно очень хороша собою.

Мн хотлось видть ея глаза, но ея рсницы только дрожали, a не поднимались. Всего раза два сверкнулъ на меня ея взглядъ, острый и блестящій, да и то исподтишка, искоса, когда я отворачивался въ сторону. За то, кусая хлбъ, она обнаруживала превосходные зубы — мелкіе, ровные, блые.

Посл странныхъ откровенностей моей гостьи относительно Петрова, она начала мн казаться и въ самомъ дл «мамзюлькой», которую отправилъ на вс четыре стороны охладвшій любовникъ… и я былъ не въ претензіи на Петрова за новое знакомство, хотя продолжалъ недоумвать, зачмъ направилъ онъ ко мн эту молчаливую особу. Такъ что, въ третій разъ, что ей угодно, я не спросилъ, сдлался очень веселъ и ршился — разъ судьба посылаетъ мн романическое приключеніе — извлечь изъ него какъ можно боле интереснаго…

Я не изъ сентиментальныхъ ухаживателей и, когда женщина мн нравится, бываю довольно остроуменъ. Однако, моя гостья — хоть бы разъ улыбнулась: будто и не слыхала моихъ шутокъ и комплиментовъ. Лицо ея застыло въ неподвижномъ выраженіи тупого покоя. Она сидла, уронивъ руки на колна, въ полъоборота ко мн.

— Я здсь жила, — вдругъ прервала она меня, не обращая ко мн ни глазъ, ни головы — словно меня и не было въ комнат. Это упорное невниманіе и смшило меня, и злило. Думаю:

— Либо психопатка, либо дура непроходимая.

— Все другое, — продолжала она, глядя въ уголъ, — другое… и обои, и полы…

Ага! сентиментальность! Воспользуемся.

— Вы, кажется, очень любите эту квартиру? — спросилъ я, разсчитывая вызвать ее на откровенныя изліянія. Она, не отвчая, встала и прошла въ тотъ уголъ, куда глядла.

— Здсь были пятна, — сказала она.

— Какія пятна? — озадачился я.

— Кровь.

Отрубила и возвратилась къ столу. Я ровно ничего не понималъ. Но эта дурочка была такая красивая, походка y нея была такая легкая, что волновала и влекла она меня до одурнія… и какъ-то случилось, что, когда она проходила мимо меня, я обнялъ ее и привлекъ ея голову къ себ на плечо. Не знаю, что именно въ моей гость подсказало мн, что она не обидится на мою дерзость, но я былъ увренъ, что не обидится, — и точно, не обидлась, даже не удивилась. У нея были холодныя, мягкія ручки и холодныя губки — большая прелесть въ женщин, если она позволяетъ вамъ согрвать ихъ.

— Взгляни же на меня, шепталъ я, — зачмъ ты такая безучастная? У тебя должны быть чудные глазки. Взгляни.

Она отрицательно качнула головой.

— Ты не хочешь?

— Не могу.

— Не можешь? почему?

— Нельзя.

— Ты всегда такая?

Вмсто отвта, она медленно подняла руки и обняла мою шею. Стало не до вопросовъ.