Грезы и тени

Добрый художникъ сработалъ ту статую, что на ней почилъ Духъ Божій! A волосы, пане, на той стату не изъ сырца, либо изъ пеньки, какъ то бываетъ въ другихъ каплицахъ, — нтъ: и на видъ, и на ощупь — человчій волосъ… И — можетъ ты, панъ, не изъ тхъ, что чудамъ врятъ, — но врь или не врь, a ростутъ т волосы изъ года въ годъ; уже стали длинные, какъ женская коса, a все растутъ… и какъ дойдутъ они до пола — ни-всть, что случится; кто говоритъ, что будетъ свтопреставленіе, кто, будто наша Жечь Посполита встанетъ изъ гроба и снова глянетъ на міръ грозными очами… Ге! я и не заметилъ, что ваша мосцъ — москаль, и такія рчи теб не по сердцу… Ну, такъ я лучше разскажу теб, какъ нашъ Христусъ прибылъ въ Браиловъ.

Давно то было, еще при стародавнихъ круляхъ польскихъ: може, еще за Яна Собесскаго, а, може, и того дальше… Ты меня, панъ, извини: я старикъ, темный, многимъ наукамъ не учился… что люди говорятъ, съ того и моя рчь, a не изъ книжекъ… Коли ты человкъ ученый, такъ знаешь, что нашъ Браиловъ не одинъ стоитъ на свт, a есть, еще гд-то въ Турещин другой Браиловъ, что поганцы пятой давятъ…

Гулялъ нашъ браиловскій панъ, гулялъ вольный гетманъ Потоцкій съ удалой дружиной по Днстру, Дунаю и Черному морю, билъ поганскіе корабли, шаркалъ по Поганскимъ берегамъ, села поганскія дымомъ пожаровъ пускалъ по втру. Много славы на земл досталъ Потоцкій: самъ султанъ въ Стамбул боялся его, какъ ночной мары! A того больше, досталъ заслуги на неб, потому что сколько душъ христіанскихъ вызволилъ онъ изъ мусульманской неволи, со сколькихъ людей поснималъ тяжкіе кайданы, одинъ Богъ милосердный сосчитаетъ; y насъ же гршныхъ и цыфирю не хватитъ. Воюетъ Потоцкій Турещину, колотитъ освященнымъ въ Ченстохов каробелемъ (кривая сабля) по турскимъ тюрбанамъ, темницы ломаетъ, кайданы разбиваетъ… Только въ одну ночь спитъ онъ на коврахъ въ своей легковесельной чайк и слышитъ во сн голосъ:

— Гой ты, гетмане, гетмане! Много ты, добрый лыцарь, поработалъ для Бога, a самой большой работы не исполнилъ; много ты невольниковъ выручилъ изъ турской обиды, a самый дорогой и лучшій невольникъ еще въ темниц… Какъ вызволишь ты его, — такъ вс теб грхи простятся: и къ папежу въ Римъ не надо хать за отпущеньемъ.

Потоцкій чуеть, что сонъ не спроста, что говоритъ съ нимъ ангелъ Божій, и говорить:

— Аньелку! a гд же той невольникъ? Лишь бы знать, a сабли не жалко…

— Ступай, — говоритъ ангелъ, — до браиловскаго паши…

— Эге! — возражаетъ Потоцкій, — я вижу ты, аньелку, не знаешь, что тотъ паша общалъ за мою голову двадцать тысячъ червонцевъ? не знаешь, видно, и того, что со мной дружина малая, a въ Браилов сто тысячъ турковъ кром янычаровъ? A видалъ ли ты, какія въ Браилов муры (стны, да валы и на нихъ пушки да гарматы (мортиры)?.. Я свой лобъ не въ пол нашелъ, чтобы подставлять его на врную смерть…

— Волка бояться — въ лсъ не ходить! — говоритъ ангелъ, — a что я теб говорилъ, то врно. Сдлай, какъ совтую: хорошо твоей душ будетъ.

Проснулся Потоцкій — задумался. И охота ему Господу Богу угодить, и знаетъ онъ, что не такая Браиловъ крпость, чтобы ее осилить… Да и турки за мурами храбры, чортовы дти, не хуже нашего брата!..

Думаетъ гетманъ, крпко думаетъ. Видитъ это врный его гермекъ (оруженосецъ) Длугошъ и спрашиваетъ:

— Для чего ты, васьпанъ, ходишь такой замысленый?

— Молчи, Длугошъ! не съ твоимъ разумомъ разобрать мое замысленье.

— Вонъ оно что, мосьпане! — говоритъ Длугошъ, — не такъ ты поговаривалъ, когда крымскій ханъ держалъ тебя, малолтка, аманатомъ въ Бахчисара, какъ птицу въ золотой клтк, a я глупымъ своимъ разумомъ промышлялъ, какъ тебя вызволить изъ неволи… Нехъ бендзе такъ! былъ Длугошъ въ умныхъ, зачмъ ему не побывать въ дурняхъ…

Стыдно стало Потоцкому, подлился онъ съ Длугошемъ своей думой, a Длугошъ сейчасъ и придумалъ:

— Или, вашмосць, мало y насъ червонцевъ? Гд сила не возьметъ, тамъ золото одолетъ. Скидай лыцарскій доспхъ, надвай жидовскій кафтанъ… идемъ въ Браиловъ торговать райю!

Долго ли, коротко ли, пришли богатыри въ Браиловъ. Водитъ ихъ паша по тюрьмамъ и застнкамъ, за мужчину беретъ по алтыну, за марушку — полушку, и такая уйма полоненнаго народа была въ томъ Браилов, что, хоть и не велика цна, a y Потоцкаго уже и денегъ не стало хватать… A тмъ часомъ ангелъ опять явился ему въ ночи.

— Ну, — спрашиваетъ Потоцкій, — вотъ сдлалъ я по твоему! Доволенъ?

— Ничего ты не сдлалъ, — говоритъ ангелъ.

— Отто добре! Да гд же онъ кроется, твой христіанскій невольникъ? Въ город теперь вс тюрьмы настежь, потому что сидть въ нихъ некому… я всхъ колодниковъ выкупилъ…

— A заглядывалъ ты въ подвалъ подъ домомъ паши?

— Нтъ, не заглядывалъ… да кому тамъ быть? подвалъ сто лтъ какъ замурованъ…

— Хорошій ты, пане ксенже, воинъ и христіанинъ добрый, a много лишняго разговаривать любишь. Ты своимъ человческимъ разумомъ не разсуждай, a слушайся и, если велю теб заглянуть въ подвалъ, то и загляни…

Пошелъ на другой день Потоцкій къ паш, проситъ отомкнуть подвалъ. Выслушалъ его паша, бороду гладитъ: