Грезы и тени

Степь… Куда ни глянь, — все плоско. Взоръ уходитъ далеко-далеко, пока не остановитъ его темь быстро упадающей ночи. Ни пригорка, ни перелска: степь, одна степь. И втеръ спитъ, и трава не шепчетъ. Лниво плетется между отмелей мелководный Прутъ. Лниво качаются въ немъ мигающія звзды неба, и веселая красная звздочка костра на берегу. Овчаръ, подъ камышевымъ шалашомъ, гудитъ на волынк одинокую пснь; тысячеголовая отара безпечно разбрелась по степи. Волковъ здсь нтъ, a на злого вора припасены сторожевые псы: въ полъ-роста человчьяго, срая шерсть — дыбомъ, хвостатые, съ понурыми мордами, съ подозрительнымъ взглядомъ сверкающихъ глазъ…

Но ровно въ полночь, когда темне всего синетъ высокое небо, и матовымъ серебромъ разливается по немъ Млечный Путь, и круто вздергиваетъ дышло сверкающій ковшъ Большой Медвдицы, — оживаетъ степь.

Топотъ и гулъ, и бранные клики, и брякъ оружья, и вой боевыхъ трубъ. Мчатся надъ степью невидимыя рати, и высокія травы гнутся подъ копытами воздушныхъ коней, и со скрипучимъ крикомъ бгутъ отъ лихого налета перепуганные дергачи. На курганахъ, гд спятъ забытые витязи забытыхъ племенъ, вспыхиваютъ блдные огни, и то ли уханье ночныхъ совъ, то ли перекличка мертвыхъ часовыхъ — несутся отъ одной сторожевые вхи въ другой слабые протяжные вопли.

Жутко овчару; глубоко забивается онъ въ камышевый шалашъ, съ головой прячясь подъ широкую рогожу. A псы-волкодавы жмутся къ его сапогамъ и, уткнувъ морды въ землю, поваркиваютъ и жалобно и грозно. Никмъ не званыя, никмъ не гонимыя, сбиваются въ кучу овцы и — морда одной къ курдюку другой — молча стоятъ: ни блеянья, ни топота. Сдой паръ встаетъ надъ стадомъ и колеблется въ прохладномъ воздух.

Два всадника мчатся къ Пруту — два всадника на черныхъ коняхъ, и степь гудитъ подъ ихъ богатырскимъ скокомъ. Одинъ — молодой, другой — старикъ. На молодомъ — мундиръ съ отворотами, лосины, ботфорты по колно; развитыя букли повисли на блдное, исковерканное ненавистью лицо. Старикъ стриженъ по казацки, и богатая казацкая одежа облекаетъ его грузное тло, два блыхъ пера стоймя торчатъ на высокой шапк, кривая сабля бьетъ коня по крутымъ бокамъ.

И — чмъ ближе къ Пруту — тмъ зле горячатъ они и шпорятъ скакуновъ. Храпятъ лихіе кони и сыплютъ искры изъ-подъ звонкихъ подковъ.

Вотъ — доскакали… Вотъ взвились въ воздух тяжелыя нагайки… Вотъ пригнулись кони… Вотъ-вотъ они прыгнутъ и, разметавъ по втру хвостъ и гриву, пережахнутъ черезъ Прутъ на Святую Русь…

Но тамъ — на русскомъ берегу — встаетъ имъ на встрчу третій конный гигантъ. Какъ утесъ, стоитъ онъ во мрак, простирая впередъ грозящую десницу… И, завидя его, храпятъ, и пятятся подъ всадниками кони, и напрасно кровавятъ здоки шпорами ихъ черную шерсть; напрасно свистятъ и шлепаютъ по подбористымъ крупамъ проворныя нагайки. Въ мыл, мотая головами, не слушая удилъ, кони поворачиваютъ обратно въ степь и летятъ, какъ бшеные, не разбирая дороги, черезъ балки, ручьи, болота, курганы, — всюду имъ путь… A всадники не въ силахъ сдержать ошалвшихъ коней, бросили поводья и въ отчаяньи ломаютъ безкровныя руки.

— Живъ онъ! живъ! — Оглашаютъ степь ихъ свирпые вопли, — живъ царь Петръ и стережетъ свою державу… И мчатся они, мчатся безъ удержа, пока не поглотятъ ихъ облака Карпатскаго предгорья.

A тотъ все стоитъ, все стоить часовымъ на родномъ рубеж, зорко и грозно всматриваясь во тьму чужой земли; стоитъ пока черезъ весь востокъ не протянется алая лента зари… Тогда онъ поворачиваетъ коня на сверъ… и воздухъ его поглощаетъ…

ПОЛЬСКАЯ ЛЕГЕНДА О изваяніи Христа въ Браилов [7]

A что пане, бывали вы на Подол? a знаете вы нашъ Браиловъ? Нтъ? Эге! такъ вы, може, и про каплицу нашу не слыхали, и про Пана Езуса Христуса въ той каплиц?..

Дивный-предивный стоитъ онъ въ каплиц — и нтъ такого человка, кто поглядлъ бы Ему въ лицо, и не заскребли бы кошки на сердц. Я человкъ не молодого вку: сивый волосъ въ усу и плшь на голов отъ уха до уха, да и привыкъ, — какъ родился, такъ и умру въ Браилов подъ крыломъ нашего Христа. Но и то глаза свербятъ слезою, когда увижу Его, великаго Пана, какъ понуро и горестно стоитъ Онъ со скрученными руками, въ терновомъ внц…. a ликъ-то, ликъ! Что было въ мір горя и муки, — все-то лицо Его пріяло… Смотритъ на тебя Господь эмалевыми очами и точно говоритъ: видишь, какое горе терплю я за тебя, человче? a ты мн чмъ воздаешь за мою тоску? Загляни-ка въ свою душу, ужаснись своихъ грховъ, да и пади на землю крестомъ, кайся и плачь!..