Григорий Распутин. Могилы моей не ищите

Несся, так что ветки хлестали его по лицу, бормотал себе под нос при этом услышанное во время болезни от священника, пришедшего его исповедовать и причастить, так плох он был: «Не придет Царствие Божие приметным образом, и не скажут: вот, оно здесь, или: вот, оно там, оно – Царствие Божие внутри нас и есть». Слова эти все более и более входили в него, разливались по всему его телу радостью, которая наполняла его неведомыми ему раньше силами.

Останавливался, а потом вновь продолжал бежать, крича теперь уже в совершенном исступлении: «Если Царство Божие, а стало быть, и сам Бог, находится внутри каждого существа, то и звери не лишены его? И если Царство Божие есть рай, то этот рай – внутри нас пребывает? Почему же тогда говорят о рае так, словно тот где-то на небе? Он внутри нас!»

На этих словах Григорий в изнеможении упал на землю, на покрытый ростками первоцвета бугор и обнял его.

Так долго лежал, не шевелясь, чувствуя внутри себя тепло, которое отдавал сухой, пахнущей травным настоем земле. И тепло это не прекращалось, не иссякало, не уходило безвозвратно, но пульсировало, светилось, и Григорий видел этот свет, обитавший внутри него.

…а еще внутри бугра.

Внутри деревьев.

Внутри едва начинающего зеленеть кустарника.

Внутри извилистой протоки, только что освободившейся от шершавых языков почерневшей на солнце наледи.

Внутри прохладной тени.

Внутри ручьев.

Внутри оврагов.

Лес потерял Григория, а Григорий потерялся в лесу.

Почувствовал что-то неладное, когда уже стемнело. Ведь знал же здесь каждый перелесок, каждый бор и бурелом, но сейчас все находил здесь чужим, неведомым ранее, как будто бы, когда поднялся с земли, то родился внутри себя заново. И вот теперь шел наугад, не испытывая, впрочем, ни тревоги, ни острого беспокойства, будто бы вверил себя в чьи-то надежные руки, уповал на них полностью, радуясь, что отныне он не один.

Нечто подобное уже было в его жизни, когда упование оказывалось сильнее животного страха, а любовь и смирение пересиливали ужас кромешного небытия, которое рисовало больное воображение.

Однажды кузнец Севостьянов разбил ему голову черенком лопаты. Тогда Григорий упал, обливаясь кровью, а Севостьянов испугался, что убил его, и потащил к фельдшеру, умоляя со слезами: «Только не умирай, Гриша, голубчик, только не умирай!» И стало Распутину в ту минуту так жалко этого кузнеца, что никакой страх за свою жизнь, которая могла сейчас оборваться в любую минуту, не способен был превозмочь это умаление, дошедшее до крайности, до полного понимания своей ничтожности и слабости перед лицом искреннего покаяния человека, совершившего злодейство. Но тогда не понял, что дало ему силы стать другим и не озлобиться, не пожелать этому Севостьянову сурового наказания и простить его искренно. И вот теперь, когда заблудился в лесу, осознал, что пребывает в раю, потому что рай – это и есть он сам, а грех, злоба, страсти ли мимоестествененны, то есть мимо Божественного естества человеческого устремлены, и потому места им в раю нет.

Лес расступается перед человеком, деревья и ветви раздвигаются перед ним, и он вновь оказывается на околице села, где уже все гомонят, жгут факелы, чтобы идти искать Григория. Знают, конечно, местные, что медленный лес порой забирает людей. Это случается нечасто, но по весне происходит почему-то. То ли потому, что, устав от зимней хмари и темноты, убегают люди в лес, чтобы надышаться весенним духом, забываются, пьянеют и уже не могут найти дорогу обратно. То ли потому, что озверевший от дикости одиночества за зиму лес насыщается живым духом, голосами и запахами человека, специально водит людей кругами, незнакомыми тропами, чтобы оставить их где-то в своих непроходимых кущах и не отпустить от себя до самой их смерти, а потом и хоронит у себя в дебрях, о которых не знает никто.

Даже охотники-следопыты, и те не знают.

После того случая все в Покровском стали замечать, что с Григорием начали происходить странные вещи. Он, например, мог разговаривать с животными и птицами, а они, на удивление, слушали его и отвечали ему. Мог смотреть на человека внешне здорового и прозревать, каким он недугом страдает и как этот недуг излечить. К нему стали прислушиваться, его стали бояться. В это же время Григорий вместе с иеромонахом Даниилом, принявшим постриг в честь великого пророка, умевшего толковать сны, стал совершать паломничества по монастырям, а когда возвращался с богомолья, то рассказывал чудные вещи:

– во время чтения на трапезе жития преподобного Симеона Верхотурского с паломником по имени Александр случился приступ падучей, и тогда духовник монастыря отче Мелхиседек на глазах у всех изгнал нечистого демона из несчастного, которого в беспамятстве унесли в братский корпус, но на следующий день он был совершенно здоров;