Григорий Шелихов

вести корабли и вместо себя посылает Кускова.

Голос морехода гремел в амбарах компании и, казалось, по всему

Иркутску. Наверстывая упущения Полевого, он обшаривал склады

компанионов и заставлял их отдавать товары, затребованные реестрами

Баранова и прежнего правителя на Алеутах Деларова. Огонь по ночам в

комнате Шелихова и в конторе горел до самого утра.

Конторские мальчики из алеутов и индейцев, - их мореход готовил

для работы в будущих торговых городах и факториях своей страны, -

восхищенно мотали головами и, прикусив языки, переписывали реестры

товаров и запасов, отправляемых на их далекую родину. Ребята росли в

собственных глазах, становились важными людьми, перечисляя на бумаге

богатства, которые на больших парусных байдарах перелетят через океан,

- эти бусы, бисер, зеркальца, одеяла, топоры, ножи, котлы, леденцы,

табак. Они мысленно распределяли их там, на родине, между своими

отцами, матерями, братьями и сестрами...

"Ах, это Иннуко! Его три зимы назад взяли от меня, и вот он уже

прислал мне роскошный подарок", - скажет мать, завязывая красный

ситцевый платок поверх десяти рядов бисера и бус, намотанных на шее, и

укутываясь в байковое одеяло.

"Мой сын - большой человек в стране касяков, - важно говорит в

кругу соплеменников старый вождь Татлек, отец Атленчина, пробуя

пальцем блестящее лезвие топора. - Кто знает, может быть, он подарит

мне и ружье..."

Ребята знали еще, что десять человек из них поедут сопровождать

эти богатства туда, где живут и ждут их близкие. Они ревниво

оглядывали друг друга и с замиранием сердца ждали "экзамента" -

страшное слово! После него Григорий Иванович отберет десять лучших,

тех, что быстрее всех умеют читать, писать и класть числа на счетах.

Эти десять поедут домой. Так сказал каиш, а раз он сказал - так и

будет... Они вернутся туда, где ждут их родные скалы, лес, безбрежное

море, где они опять будут есть не хлеб и кашу, а мясо сивуча, сколько

хочешь густого китового жиру, носиться на байдарах по вздымающимся

волнам океана, идти по следам бесчисленных зверей в родных лесах...

Первого сентября, накануне отправки с Верхоленской пристани

последнего обоза, с которым должны были идти и люди, набранные

мореходом в подкрепление Баранову, Шелихов вызвал к себе Щукина.

- Половину кабальной ты отробил, а двести пятьдесят рублей за

тобой осталось, - сказал Шелихов. - Пора тебе, Афоня, к Баранову на

подмогу выезжать. С будущего году он в Америке свои корабли строить

зачинает, без тебя не обойтись...

- Копытца вывязил, а голова и душа, - ответил Афоня и приложил

руку к сердцу, - в твоих руках, Григорий Иваныч... И по остатку

кабальной ты можешь меня куда схочешь сослать.

- Мне твоя голова не надобна, своя имеется, а голова твоя, и

руки, и весь ты нужен там... Долго ли упираться будешь? - недовольно

проговорил Шелихов. - Для чего я тебя от Соймонова откупал? Забыл, как

мы с тобой тогда и о чем договорились?

- Кабальным да по своей охоте в Америку не поеду, а вольным хоть

завтра отправляй, - прямо глядя в глаза, сказал Щукин.

- Ты!.. - вспыхнул было мореход и сдержался. Чего, собственно,

добивается Шукин? Не знает разве, что в Америке каждый человек, если

волей больше головы дорожит, может уйти куда глаза глядят, какие бы

кабальные на нем записи не были. - Ладно, ступай! - сказал наконец

Шелихов.

"Всегда она такая, благодарность человеческая. Уж не я ли ему,

черту рябому, перину в жизни взбил! - кривил губы Григорий Иванович,

размышляя о зазнавшемся слесаре Щукине и о способах, как привязать его

к русскому гнезду в дорогой шелиховскому сердцу вольной земле. - Весь

под ногтем у меня, а кочевряжится: поеду - не поеду... И нет думы о

том, кто при деле своем в горшей неволе находится, я или он? А терплю,

ради себя терплю, что ль? - И невольно по совести сам подсказал себе

правдивый ответ: - А для кого же, Григорий-свет? Ты Щуке толковал о

вольной жизни, о вольных людях и будущих делах их на вольной земле, но

покупал работника на себя, а теперь... Вот Щукин тебя и проверяет,

каков на деле есть человек, что в мыслях на Ермаково место становится,

Ермаковы замыслы задумал вывершить... Лабазник ты, Григорий Иваныч, и

напрасно перед Голиковым и Фереферовым нос дерешь - одного теста..."

Поразмыслив и успокоясь от вызванного набежавшими мыслями

помутнения и обеднения той душевной бодрости, которой он преодолевал

до сего времени все стоявшие перед ним заботы, препятствия и

опасности, Шелихов в полночь вторично вызвал к себе Щукина.

- Теперь поедешь? - спросил он Афанасия, передавая ему выкупное

свидетельство и разорванную пополам кабальную запись.

- Сказал - поеду! - как будто равнодушно ответил "Золотые руки" и

с усмешкой добавил: - Почто кабальную разорвал, Григорий Иваныч? А

ежели я...

- Неволить не буду, на дело это я и сам по охоте встал.

- А будет ли дело, Григорий Иваныч? - с сомнением отозвался

Щукин. - Обсеем дальнюю землю русскими косточками, а жатву кто