Гришка-рейхстаг

В «воронкé», пахнущим металлом и кислой блевотиной, Григория доставили в тюрьму.

После унизительной процедуры оформления, когда пришлось раздеваться догола, нагибаться, раздвигать ягодицы, широко открывать рот – и всё это для того, чтобы проверяющий убедился, не проносит ли арестованный запрещённых предметов, Булатова повели по гулким коридорам в камеру-одиночку, где он просидел трое суток. Кормили вполне сносно, на фронте и то не всегда так бывало. На прогулку не выводили.

У Григория в достатке появилось времени подумать о своей невесёлой доле. Вон оно как всё обернулось-то! За что, почему, что теперь с ним сделают?

Через трое суток его опять куда-то повели. Коридоры часто перегораживали решётки, возле которых сидели солдаты с кобурами на ремнях. Сопровождавший Гришку конвойный всякий раз сообщал, куда ведёт арестованного, после чего командовал:

– Лицом к стене!

Булатов с заведёнными назад руками поворачивался к стене и ждал, когда коридорный отопрёт очередную решётку.

Затем следовала команда: «Вперёд!»

И так несколько раз, пока не дошли до камеры. Здесь их встретил ещё один коридорный, отпер ключом массивный замок на двери, открыл её, заскрипевшую в несмазанных петлях, и скомандовал:

– Заходи!

Григорий зашёл.

Дверь за спиной гулко захлопнулась.

Тяжело пахнуло куревом, потными телами и несвежей одеждой. Откуда-то из глубины донеслось:

– О, пассажир.

Булатов увидел небольшую комнату с шершавыми бетонными стенами и единственной лампочкой под потолком. Сильно накурено, сизый дым окутывал слабо горящий источник света. На противоположной от двери стене у самого потолка – маленькое зарешеченное окно. Посреди комнаты – прямоугольный длинный дощатый стол с двумя лавками. На столе – кружки и миски. Вдоль стен – двухъярусные деревянные нары. Неподалёку от двери – жутко воняющий бак. Параша…

– Ползи сюда, родной.

Немного привыкнув к полутьме, Булатов увидел, лежащих на нарах людей.

Гришка подошёл к столу, сел на лавку.

– Дайте закурить, мужики, – попросил он, рассматривая изрезанную непристойными рисунками и матерщиной, затёртую до черноты столешницу.

– Мужики – в колхозах, – усмехнулся один, упруго поднимаясь с нар.

С виду он и казался мужиком обычной наружности. Коротко пострижен, с простоватым лицом. Расстёгнутая на груди нательная рубаха навыпуск, под ней дешёвый крестик на суровой нитке, мешковатые штаны заправлены в сапоги. Обычный крестьянин или работяга.

Неизвестный сел напротив Булатова, положил испещрённые наколками руки на стол.

– Давай знакомиться, – произнёс он, сверля Гришку глазками-буравчиками.

– Закурить сначала дай, – спокойно ответил Григорий.

– Кури, – предложил сиделец, извлекая из кармана штанов простой портсигар и коробок со спичками, положив их на стол.

Булатов открыл портсигар.

– Папиросы, – усмехнулся он. – Кучеряво живёте.

– А ты больше по махорке? – лениво поинтересовался незнакомец.

– По ней, родимой, – кивнул Гришка, закуривая. – Слабые, не накуришься, – добавил он с сожалением.