Гром и Молния

А меня тем временем уносит. Уволакивает куда-то. Первое, что делаю — стопорю и перестаю торопиться. Полизываю верхнюю губку, присасываюсь к нижней, потом напираю обеими, врываюсь в рот языком, а затем всё заново, и до меня доходит, что могу так до бесконечности. Я медлю, наслаждаюсь, неспешно смакую, лакомлюсь, слизываю нежность с ротика Лизы, как пенку со сливок. Её губки. Мы ласкаемся с её язычком, провожу по зубкам девушки. У меня ощущение, как у того болида Формулы1, который хорошо стартовал, но на трассе передумал мчать на время и пошел дрифтинговать вальсом.

И чую, как в меня постепенно проникает какая-то невесомость. Тело перестаёт весить, на него больше не действует сила земного притяжения, и я отправляюсь в космос. Или это космос идёт ко мне — не разобрал ещё. Здесь орудуют другие силы и другое притяжение. Между двумя.

Лиза тоже притягивается ко мне, как магнитом. Откликается на моё дыхание, на каждый гулкий удар моего сердца. Да, я — животное. Я деревянный, грёбанный остолоп, но я, мать его, чувствую, как её желание и отзыв на мои губы идут откуда-то из неё самой. Её тело синхронит с её ртом и с моим телом. Мы — одно целое. Она полностью растворяется во мне.

Не будь, как сахар, будь, как чай. Не растворяйся. Растворяй.

Хренушки. Я тоже растворяюсь и даже в осадок не выпадаю. Я пью, и меня пьют. Это наркотик. Точно вам говорю. Вне всякого сомнения. На такое подсесть — как на афганский героин. Вкусил и пропал. Один раз, и ты почку отдашь за очередную дозу.

Я углубляю поцелуй и проникаю языком далеко. Не знаю, зачем, но мне так надо и всё. Конец базарам.

И в это мгновение из меня откуда-то, даже точно не знаю, откуда, но вроде бы не из головы, начинают лезть некие словечки. Отродясь в своём лексиконе таких не помню.

Девочка моя… Моя. Нежная… сладкая… любимая… самая-самая. Единственная… одна такая.

Как вам? Вот-вот, и я о том же.

Моя душистая и такая вкусная, сладкая… маленькая малышка. Такая отзывчивая… трепетная. Моя.

Откуда во мне нежность, объясните мне за ради почивших динозавров. Член уже вовсю готов и позвякивает яйцами, как черлидерши своими помпонами, а я целуюсь! И всё это медленно, никуда не торопясь, послав детородный орган с его эгоизмом в конец очереди. И даже за грудь ещё ни разу не взялся. Во дела.

Люди, это непередаваемо. Отвечаю. Это полный угар. У меня в голове летают на мётлах ангелы, а в сердце играют на арфах черти. Как-то так. Мне мало. Я дурею. И от секунды к секунде хочу ещё! Больше! Будто черпаю чистейшую воду из озера ладонями, а сам уже почти занырнул в него. И вплавь, вплавь.

Руки сами поворачиваются, и правой удаётся лечь ладонью на грудь девушке.

Лиза тут же заметно напрягается. Вообще-то, до её признания о залётном хрене, я ни на что не надеялся и прикидывал, что, скорее всего, её первый раз выйдет скомкано, хоть и опупенно приятно для меня.

Но что-то подозрительно мне всё это. Нет, у меня ни разу не было девственницы, бог миловал как-то, но зато имеется за плечами целая рать недевственниц, и имя им: «легион», и Лиза, хоть побрейте мне жопу и назовите меня Присциллой, не вписывается в их стройные ряды.

Она в лифчике, он прощупывается сквозь тонкую кофточку. И кофточка эта на овер девяти тысячах пуговиц. Понимаю, что расстёгивать их могу до защиты диплома, поэтому, глядя Лизе в глаза и как бы спрашивая разрешения, задираю потихоньку эту одёжку.

— Подожди, — шепчет моя сладкая и, подняв плечи и присев, стягивает кофту через голову, вывернув наизнанку.

А вообще, должен вам сказать, что эти суки дизайнеры нижнего белья так насобачились в своём мастерстве, что иногда посмотришь на женскую грудь в, мать их, творениях, и не знаешь, что лучше — грудь в лифчике или без, до того красиво они всё это шьют. Кружева эти, все дела там.

Но пощупать надо. Очень хочется. Ладони горят и почти уже трясутся, как у нарика.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍ Тянусь ними Лизе за спину к застёжке и забываю к чертям зачем полез — такая у неё спинка на ощупь — мать моя Одесса. Сжимаю, стискиваю в ладонях её тело, мну его, и чувствую, как едет крыша. Иисусе, держите меня, только бы не промахнуть над точкой невозврата и не уйти в несознанку. Ну и кожа — чистый шелк, так и лизнул бы. А потом ещё. И ещё. Кисти рук скользят, и я скольжу вместе с ними. Весь. Член из штанов уже орёт благим матом, что со мной по всем пунктам согласен на двести процентов, и давайте ему уже «третью базу».

Да, я хочу в неё. Хочу вдалбливаться заведённой машиной, в полном, отвязном ступоре в лоно этой обалденной девчонки. Так, чтобы её всю качало и толкало в такт, и она стонала как…

— Что ты делаешь, — отвлекает меня её голос.

— А? — Выныриваю из себя, из своих глубин на поверхность и моргаю.

— Что ты делаешь?

— Я? — Дёргаю застёжку её лифчика, вместо слов.

Она улыбается, заводит — одну! — руку за спину, и одёжка разъезжается, и я могу её снять.