Громовой Кулак (СИ)

Просто не смогу.

Не выйдет достойного арченландского короля из того, кто смеялся над чужой болью, и неважно, насколько она заслужена. И даже достойного рыцаря не выйдет. И если Кор бежал на Север, прочь от Калормена, то Корин в тот миг был готов бежать на Юг. Туда, где его ненависть смогут понять и принять. Туда, где не будет осуждающего взгляда отца — отца, который сам едва не погубил их дом, — не будет точно такого же взгляда Верховного Короля, которому, конечно же, расскажут, как часто его оруженосец нарушал приказы Эдмунда. И о том, как низко он поступил с безоружным пленником.

Но он так никуда и не сбежал. Причиной тому, как всегда, был Эдмунд. Это он каким-то шестым чувством понял, что одинокому, забившемуся в самый дальний угол своей спальни и ненавидящему весь мир мальчишке нужен кто-то, кто объяснит, что с ним не так. Будто и в самом деле ощутил, как этот мир рухнул у Корина на глазах.

И, слава Льву, платок ему предлагать не стал. Вообще не подал виду, что заметил. Хотя не заметить, в общем-то, было невозможно.

— Ну давай, — зло выплюнул Корин, не заботясь, что перед ним король другой страны, опоясанный рыцарь и просто мужчина на десять лет старше. Жалея лишь, что не додумался закатиться под кровать, услышав звук открывшейся двери. — Скажи, что я…

— Бестолочь ты, только и всего, — вздохнул Эдмунд, и Корин от неожиданности замолчал, словно ему в рот воткнули кляп. И растерянно уставился на удивительно спокойное лицо со шрамами-полумесяцами у левого виска и скулы. Никак не мог понять, чего от него ждали в ответ на эти слова.

— Я… нарушил твой приказ, — пробормотал он наконец, когда молчание уж слишком затянулось. Решил, что это безмолвное побуждение к исповеди. К признанию всех своих ошибок. В конце концов, Эдмунд, как никто другой, умел слушать.

— Я тоже, — невозмутимо ответил тот и присел на подоконник. Звякнул о камень железной окантовкой на конце ножен и принялся покачивать ногой в высоком черном сапоге. А Корин неожиданно углядел на серебряной шпоре запекшуюся до черноты кровь. И уж точно не лошадиную. Эдмунд в жизни не всадил бы с такой силой шпоры в бока своему коню, будь тот хоть говорящим, хоть бессловесным. Даже в бою. Как любой нарнийский всадник, Эдмунд в шпорах и не нуждался.

— Я нарушил приказ Питера в своем первом бою, — пояснил он, рассеянно постукивая пальцами в черной перчатке по витой хрустальной рукояти клинка. — Он велел мне уходить, а я, значит, меч из ножен и на Колдунью. Или меч уже был у меня в руке? Не помню, если честно.

— И? — спросил Корин, невольно заинтригованный этим неожиданным откровением.

— Везение чистой воды. Которое ожидаемо закончилось после первого же удара. Я разрубил жезл Колдуньи, и она вонзила его обломок мне в живот. В жизни не было так больно. Ни до, ни после этого.

Отблеск свечей утонул в матово-синих, будто лишенных зрачка глазах, и Корин сообразил, что именно тот удар и должен был стать причиной вечно холодных рук, надрывного кашля с оседающей на губах колкой ледяной крошкой и этой жутковатой синевы в глазах.

— Ясно.

— Да? — неожиданно не удовлетворился таким ответом Эдмунд. — И что именно тебе ясно?

— Что нарушать приказы плохо.

— Ну-ну, — хмыкнул Эдмунд таким тоном, словно услышал редкостную чушь. — И в самом деле. Пусть бы она и дальше махала своей заколдованной палкой направо и налево, превращая всех в каменные глыбы. Армией больше, армией меньше…

И это настолько разнилось с обычной манерой Эдмунда говорить, что Корин вытаращился на него… как минотавр на новые ворота.

— Ладно, буду откровенен, — согласился тот с безмолвным кориновым недоумением. — Я бросился ей наперерез, потому что увидел, как она идет к Питеру. Иначе, признаюсь честно, я бы в жизни на такое не решился. Тогда, во всяком случае. Потому что был дураком, трусом и предателем. И плевать мне было на Нарнию и ее свободу. Во всяком случае… выше собственной жизни я бы ее тогда точно не поставил. Нет, говорил я, конечно, совсем иное, но в действительности… Больше всего я был виноват перед своей семьей. Это Питера несло геройствовать. А я в первую очередь хотел искупить свою вину перед ним.

Корин помедлил, пытаясь в свою очередь осознать всю глубину эдмундова цинизма, и тоже признался.

— Тогда неясно. В чем мораль?