Громовой Кулак (СИ)

— В том, что нужно уметь принимать последствия. Неважно, следуешь ты приказу или нарушаешь его, твой поступок всё равно будет только твоим. И жить с его последствиями тоже тебе. Не перекладывая ответственность на других. Легко сказать «Она сбежала от меня и тем самым оскорбила». Нет, я даже готов допустить, что для него это действительно было оскорблением. Калорменская обидчивость — это отдельный вопрос. Но всё же это не она подняла две сотни конных и пронеслась через всю пустыню, чтобы устроить резню в замке, который не имел к этому вообще никакого отношения. А еще, — вздохнул Эдмунд и неожиданно качнул головой. Будто хотел на мгновение спрятаться за упавшими на лицо волосами. Но затем вновь посмотрел Корину в глаза. — Легко сказать «Моя сестра влюблена, и кто я такой, чтобы вмешиваться?». Кто я? Тот, кто прекрасно знал, что из себя представляет и Калормен, и его чертов принц. И если бы я вышвырнул его из Кэр-Паравэла вместо того, чтобы позволить Сьюзен отплыть в Ташбаан, то все, кто погиб у этих стен, остались бы живы. А может, — добавил он, — и нет. Кто ж теперь скажет наверняка? Но я в любом случае к этому причастен.

Корин молчал, пытаясь понять, с чего Эдмунд вообще вздумал взвалить на себя чужую вину. Или он действительно так считал? Нет, уж если кому и нужно было предъявлять претензии, так это его сестре. «Хочу замуж, не хочу замуж», тьфу!

Нет, Эдмунд явно имел в виду не это. Но верная мысль крутилась где-то на задворках сознания, и поймать ее Корину никак не удавалось.

— И… последствия чего нужно принять мне?

Если он вообще никак не повлиять ни на одного из виновных, кто бы ими ни был. И в первую очередь, на собственного отца. Об этом Эдмунд не сказал ни слова, но Корину плохо верилось, что при нападении на Кэр-Паравэл его короли начнут взывать к совести врагов.

«Вы напали на нас во дни мира». Ради всего святого! А что ж тогда Питер не стал ждать, когда эттинсмурские великаны дойдут до его замка?! И даже когда они пересекут реку Шриббл! Да потому что нарнийские короли стерегли свои границы, а не…!

На этой мысли Корину следовало умолкнуть, как покорному сыну, но умолкать он не желал совершенно. Эдмунд, очевидно, об этом знал. Прочел все его чувства по лицу.

— Последствия того, что ты человек, — ответил он. — Мы все иногда злимся. Ведем себя недостойно. Совершаем глупости и даже подлости, потому что считаем, будто имеем на это право. Мстим из-за полнейшей ерунды. И гордиться здесь нечем, но нет ничего глупее, чем отрицать, что злость и мелочность — такая же часть любого из нас, как и смелость и благородство.

— Я…

— Я не хочу и не буду судить твоего отца, Корин. Я вообще не люблю этого делать, но так уж вышло, что мне никуда от этого не деться. Потому что Питер не понимает, как сильно может оступиться человек из-за собственной взбалмошности и глупости. Оступиться просто потому, что ему показалось, будто кто-то хотел его обидеть. А я понимаю. И знаешь… нравится нам это или нет, но герои без изъянов бывают только в песнях. У нас нет выбора «всегда поступать правильно или неправильно». Но есть выбор «делать выводы из ошибок или не делать». Решать тебе.

Легко сказать. Да. Вот что он имел в виду. Легко сказать, что ты не можешь. Или что ты не виноват. И свалить ответственность на других.

— Даже если я… ничем не лучше Рабадаша?

Эдмунд посмотрел на него так, словно услышал полнейшую чушь. Но ответил… весьма неожиданно.

— А я, по-твоему, лучше? Нет, характер у него, скажем прямо, преотвратнейший, и ослиная шкура дело едва ли поправит. Но я что-то не заметил, чтобы Рабадаш предавал кого-то из своей семьи. Сдается мне, он не восторге от такого количества братьев, но я пока что не слышал, чтобы он сделал что-то плохое хоть одному из них. А я умею слушать. И я больше тебе скажу, тархина Аравис поведала мне весьма интересные подробности своего пребывания в Ташбаане. Судя по тому, что мы вчера наблюдали, Рабадаша пытались убить свои же. Поскольку мне как-то очень слабо верится, что никто из тарханов не заметил рваную кольчугу у наследника, черт меня побери, калорменского престола.

Корина это не волновало — лучше бы этого ублюдка и в самом деле прирезали его же тарханы, — а вот Эдмунда, напротив, занимало. Как любопытная политическая головоломка.

— И сделано это было, — продолжал тот, — по приказу тисрока. При таком раскладе вообще не удивительно, что с Рабадашем порой невозможно разговаривать, как с нормальным человеком. Я бы и вовсе хватался за меч при первом же косом взгляде. А он, если ты не заметил, конкретно к кольчуге отнесся достаточно… философски.

Эта тирада не понравилась Корину совершенно. Как будто Эдмунд пытался найти в этом дьяволе хоть что-то… человеческое. И, что еще хуже, нашел. Кто бы сомневался. Он же Эдмунд.

— Тебя послушать, так…