Громовой Кулак (СИ)

— Эта женщина, — напомнил Шараф, останавливая подле тархана своего коня, — возлюбленная моего брата, да живет он вечно. Любой мужчина, посмевший оскорбить ее, немедля лишится головы.

— Вы не слышали ее, мой господин? — спросил тархан, упорно не сводя глаз с женской фигуры в темно-зеленом шелке. — Люди идут на Ташбаан. И если богам угодно, чтобы свершилось худшее, кто защитит несчастных возлюбленных нашего тисрока?

— Да живет он вечно, — повторил Шараф, с трудом удерживаясь от того, чтобы не заскрипеть зубами. Твое дело — спасать поля, старый дурак, а не заглядываться на женщин моего брата!

— Я ваш преданный слуга, мой господин, — продолжал тархан, будто не слыша его. — И я смею надеяться, что правитель Калормена отплатит мне за верность такой малостью, как любовь женщины.

В висках у Шарафа забила кровь. Да это заговор! Заговор, рождающийся прямо у него на глазах! Как смеет этот нечестивец, зная…?! Боги, всемогущие боги! Когда Рабадаш захватил Ташбаан, жизнь Шарафа висела на волоске. И вовсе не из-за стрел, выпущенных в него по приказу брата-близнеца. Никчемного глупца, поддакивавшего каждому слову тархана Ахошты! Шараф тоже был верен Зайнутдину до последнего вздоха, и тот отплатил ему за эту верность и любовь вероломным ударом в спину! Когда Шараф пошел ради него даже на братоубийство, возглавив охоту на Рабадаша! И теперь ему, преданному тем из братьев, что отражал его лицо, словно зеркало, ему, обязанному жизнью Рабадашу, что мог казнить Шарафа за его собственное предательство и никто не посмел бы сказать и слова против… Теперь Шарафу предлагали предать вновь?!

Шараф! — гремел в ушах голос Рабадаша, и перед глазами плыло от кровавой пелены ярости. — Я могу тебе доверять?

— Закройте рот, благородный тархан, или я прикажу вырвать вам язык раскаленными щипцами, — процедил Шараф, стискивая в пальцах лошадиные поводья, чтобы не схватиться за саблю. Кровь в висках уже не била, а оглушительно гремела — отдаваясь во всем теле, будто сама земля содрогалась под копытами его коня, — и тархан вдруг посерел лицом. Неужто вспомнил, что говорит с потомком самого Таша? — Я верен моему брату, великому тисроку Калормена, да живет он вечно, и самолично обезглавлю всякого, кто посмеет пойти против него.

— М-мой господин и повелитель, — неожиданно запнулся тархан, а Шараф лишь после этих слов понял, что Махавир смотрит вовсе не на него. А на что-то у него за спиной. На… кого-то. И земля содрогалась и в самом деле. Било лошадиными копытами по идущему вдоль полей тракту. Еще один тархан со свитой? Но какой, в пекло, повелитель? Так обращаются лишь к тисрокам.

— Сколь много любопытных открытий мне довелось сделать за последние дни, — ответил из-за спины Шарафа бархатный, с ноткой ленцы, голос, от одного звука которого все его внутренности будто сжало в стальном кулаке. Боги… — И сколь дешева ныне верность калорменских тарханов, если они готовы вручить ее моему брату при первых же признаках надвигающейся бури.

Шараф обернулся. Медленно, словно ждал, что за спиной притаилась ядовитая змея, и… На мгновение решил, что бредит. Помутился рассудком из-за палящего солнца и теперь видит… Брат остановил коня в каком-то ярде позади него, окруженный свитой в начищенных до блеска кольчугах, оперся рукой на высокую луку седла и теперь смотрел на Шарафа таким знакомым взглядом божества, увидевшего на своем пути издыхающего червя. Но… презрения в этом взгляде не было. Скорее удивление. Тогда, на морском берегу, Рабадаш смеялся над последним глупцом, получившим три стрелы в грудь и плечо от брата, которому он поклялся служить до последнего вздоха. Теперь же… в его острой улыбке Шарафу мерещилось что-то, похожее на первые проблески уважения.

— Ты… — выдохнул Шараф, отказываясь верить собственным глазам. Как, кажется, отказывался верить и тархан Махавир. Не мог не узнать тисрока в лицо, не мог не видеть — даже если не признал, — что его волосы слишком длинны для обыкновенного тархана — тарханы не заплетали их в косу, ибо не отпускали даже до плеч, — не мог не… И всё же Махавир молчал, застыв, словно статуя, вместо того, чтобы пасть ниц с седла.

— Что ты здесь делаешь? — наконец выдавил Шараф, не находя в себе сил справиться с потрясением.

— Творю мир! — запальчиво ответил Рабадаш с такой знакомой насмешкой над всем этим миром разом, что Шарафу тоже захотелось повалиться перед ним на колени. Хотя он, будучи принцем и единокровным братом, имел право встретить тисрока лишь поклоном. И даже не слишком низким. — Ничего без меня сделать не…

— Рабадаш!

Окрик потрясенным женским голосом заставил его осечься на полуслове и обернуться столь стремительно, что заплетенные волосы хлестнули его по лицу. И ответить с не меньшей растерянностью, которую Шараф и вовсе не думал от него услышать.

— Ясаман?!