Грозные чары. Полеты над землей

Железная дорога представляла собой узкоколейку, серпантином проложенную к вершине; на некоторых участках подъем был пугающе крутым даже для автомобиля, не говоря уже о паровозе. Раньше мне не доводилось видеть, как работает зубчатая железная дорога. Между рельсами, отполированными до блеска благодаря ежедневному использованию, располагалось нечто похожее на огромное зубчатое колесо, развернутое в плоскость и уложенное вдоль колеи, – грозно ощерившийся рельс, сильно приподнятый над другими. Как я догадалась, на локомотиве имелась ответная шестерня, зубья которой входили в зацепление с зубьями рельса, что и позволяло тянуть поезд вверх или вниз по любому самому крутому склону с нужной скоростью.

Мы все еще пробирались между деревьями, но по мере приближения к вершине лес постепенно редел. Видимость оставалась слабой. На мой взгляд, все кругом пребывало в неподвижности, за исключением медленно дрейфующего тумана, цепляющегося за разбросанные там и сям сосны; да еще один раз мимо с испуганным клекотом неуклюже пролетела галка, большая черная птица… вот и все признаки жизни, что я смогла углядеть.

– Где ты его видел? – спросила я.

Льюис указал вверх – туда, где колея резко меняла направление, огибая выступ белой скалы.

– Вон там промелькнул. Несется на всех парах.

Льюис и сам задавал неплохой темп и довольно скоро добрался до отмеченного им поворота; к этому времени я, пожалуй, была готова признать за собой некоторый излишек хрупкости и утонченности. Однако тут я получила возможность перевести дух, пока Льюис разведывал следующий отрезок пути. Очевидно, результат его удовлетворил, поскольку он опять поманил меня, и мы потащились дальше. Льюис казался свежим как огурчик. Если судить по справедливости, подумала я, у кого угодно дрожали бы коленки, окажись он на моем месте… после пережитого ночью. А Льюис… ну, порулил пару сотен километров, выехав из Вены, только и всего!

Мы быстро продвигались вперед, не забывая об осторожности и стараясь производить как можно меньше шума. Мои туфли, к счастью, были на резине, а Льюис, похоже, расхаживал здесь с такой же легкостью, как по ровным половицам моего номера в Оберхаузене, хотя и не был облачен в свою шпионскую – как я ее мысленно окрестила – униформу. А сейчас и вовсе отпала необходимость прятаться, поскольку опустился туман, избавляющий нас от самой трудной заботы – необходимости таиться от глаз преследуемого. Сбиться с пути, потерять ориентир – такой опасности вообще не существовало, пока видимость оставалась в пределах десяти – двадцати ярдов. Железная дорога надежно, как маяк, указывала курс к туманным вершинам горы.

К сожалению, это был далеко не прямой путь. Железную дорогу в горах прокладывали таким образом, чтобы на всех ее участках паровозу не приходилось преодолевать слишком крутые подъемы, и, конечно, колея отчаянно петляла, и мы вместе с ней. При хорошей видимости мы могли бы спрямлять путь, срезая углы, но для нас этот вариант не годился: в незнакомой местности ложный шаг или обманчивая тропинка могли завести неведомо куда. Мы были вынуждены топать вдоль колеи, имея лишь одно утешение: Шандор Балог поневоле поступал точно так же, если только ему, как и нам, местность не была знакома. При некотором везении мы должны были идти за ним след в след, а Тимоти, в свою очередь, – за нами.

– Интересно бы узнать, когда по расписанию первый поезд, – задумчиво произнес Льюис.

– А я знаю. В семь. Нам в отеле коридорный сказал, и еще в холле висело расписание, и мы с этой бумажкой сверялись, когда строили планы экскурсии – на тот случай, если пробудем здесь несколько дней. Вот забавно, правда? Придет же в голову такое – забраться сюда ради собственного удовольствия! – угрюмо добавила я.

– Эх, не ценишь ты своего счастья, – ухмыльнулся Льюис.

Вдруг он резко выбросил руку, преграждая мне путь, и мы замерли. Туман впереди нас уже не висел сплошной завесой, и в образовавшемся просвете показалась суровая громада горы. Я увидела широкие длинные уступы, поросшие карликовыми кустарниками и грубой, жесткой травой. То тут, то там взгляд натыкался на одинокое, покореженное, изуродованное морозом дерево, протянувшее по ветру длинные плети ветвей. Всю здешнюю флору составляли низкорослые узколистные виды, которые способны прижиться и на голых камнях – где, казалось бы, ничто не должно произрастать.