Грозовое лето

Полусгнившие половицы выломали быстро, без напряжения; оно и понятно — вагон не ремонтировали с начала империалистической войны, а возили в нем и мобилизованных солдат на фронт, и скот, и снаряды, и смертников, вот как теперь… Из дыры пахнуло таким плотным от скорости движения поезда ветром, что Хисматулла с трудом просунул туда ноги. Арестанты столпились вокруг, смотрели на него с ужасом, как на самоубийцу. Ох, страшно, но и тянуть нельзя — в шахте похоронят заживо… Хисматулла выждал, когда на подъеме поезд замедлил бег, повис на руках и, едва ноги коснулись шпал, рухнул, и гул, вой, скрежетание колес сдавили его, и он потерял сознание. Очнувшись, то ли скоро, то ли через час-другой, он застонал от боли, пронизывающей ноги, но все же заставил себя переползти рельсы, сизыми лентами убегающие в туманную осеннюю даль, скатиться с насыпи в канаву. Там Хисматулла полежал, может, поспал, а может, опять утонул в беспамятстве. Снежинки падали на его лицо, как на камень, и не таяли, — значит, не осталось в его теле жизненного жара… Мимо пробегали пассажирские поезда, проползали товарные, а Хисматулла все лежал под откосом, как придорожный камень.

19

Вечером Хисматулла поднялся и, пошатываясь, спотыкаясь, пошел по узкой тропинке, огибающей небольшое озеро в плоских болотистых берегах. В бесцветной воде плавали опавшие листья, ветер срывал мелкую рябь и шуршал камышами. В перелеске Хисматулла выломал сухую увесистую дубинку — пригодится в крайнем случае… Голода он не чувствовал, а мечтал отыскать где-нибудь на полянке стожок сена, забраться в него, согреться в пахучей, еще сохранившей летний зной норе и уснуть… Ему не хотелось думать, куда же подевался вор, — спрыгнул или струсил.

Внезапно студеный ветерок бросил Хисматулле в лицо клубок дыма. Люди!.. Рядом изба или костер, у которого дремлет и греется охотник. Беглец ускорил шаги, вскрикнув от радости, а потом закричал громче, умоляя о помощи. Однако встретил Хисматуллу огромный лохматый пес, выскочивший из кустов на тропу со свирепым рычанием. Прислонившись к стволу дерева, Хисматулла отбивался дубиной, неистово ругался и звал хозяина собаки.

Наконец появился ее хозяин, выглянул из-за деревьев с охотничьей берданкой в руке, — значит, осторожничал, не желал рисковать. Увидев, что путник один и без оружия, он прикрикнул на тотчас же замолчавшего пса, подошел к Хисматулле, заглянул в его безжизненное, сине-черное от стужи, от страданий лицо и, вероятно, все понял, — ни о чем не расспрашивая, повел на заимку.

Двое суток Хисматулла отсыпался на печи. Хозяин, старовер с окладистой иконой-бородою, могучий, плечистый, накормил ожившего странника наваристыми огневыми щами, насыпал в карман пиджака крупно нарезанной махорки.

— А спичек не имею, извиняйте, — сказал он виновато, — могу дать кремень и кресало. Куда же ты путь держишь?

— К красным, — Хисматулла решил идти напрямик. — Убежал из тюремного вагона.

— И где же ты намерен примкнуть к этим самым… своим красным.

— А вот ты, отец, мне и помоги ступить на верную тропу, — попросил Хисматулла.

— Провожать я тебя не пойду, потому как нахожусь на службе: охраняю леса купца Саватеева. И могу сказать одно: шагай обратно к Златоусту, там, поговаривают, таятся в горах красные. Найдешь — твое счастье! Поймают беляки — не мое горе. У меня старшего мобилизовали белые, а младший сам ушел с красными за Белую. Вот я сижу по ночам, слушаю, как ветер воет в соснах, и обдумываю: какого цвета нынче правда — красного или белого?

— Красного, — твердо сказал Хисматулла. — Обильно льется кровь борцов за свободу!

— Спасибо за поученье, — поклонился хозяин.

— Спасибо тебе, отец, за гостеприимство, за доброту, — поклонился Хисматулла, взял со стола подарок в дорогу — каравай ржаного хлеба — и вышел из теплой избы в осеннюю непогоду.

Он долго плутал по челябинским проселкам, ночевал и в овинах, и в банях, и в лесу, и на ветру, и под дождем, и в избах добрых людей, делившихся с одиноким путником и жаром печи, и картошкой с черствым хлебом. Как-то в мордовской деревне Хисматулле посоветовал учитель искать красных партизан товарища Григорьева за горою, у Трех родников. Хисматулла выбирать не мог — воспользовался и этим указанием, пошел в горы, нашел первый родник с кристально чистой водою, наткнулся далее на второй, еще светлее, зашагал к третьему ключу, бьющему мощно, сильно из каменной расщелины, и тут выскочили из низкой пещеры четыре человека с винтовками, сбили его с ног, приставили штык к горлу.

— Ты чего здесь шастаешь? Говори!

— Товарищи, я же вас ищу! — возликовал Хисматулла, отталкивая царапающий кожу штык, барахтаясь на камнях.

— Ах, на-а-ас!.. Кого это нас, белых или красных?

— Красных партизан товарища Григорьева. А я сам большевик, вы не сомневайтесь!