Грозовое лето

Спеленав Хисматуллу арканом, завязав ему глаза тряпкой, часовые повели его куда-то в чащу. «Неужели я угодил в засаду белых? Ну, теперь пропал окончательно и бесповоротно!..» Валежник хрустел и трещал под сапогами. Пни норовили подставить Хисматулле подножку, сучья рвали его и без того потрепанный, изорванный в скитаниях пиджак. Спустились в сырой овраг, скрипнула дверь, и Хисматулла очутился в землянке, с него стащили повязку, распутали аркан, подтолкнули к столу.

— Лазутчика поймали, товарищ командир!

«Товарищ? Ага, все-таки товарищ!.. Значит, еще не все потеряно».

— Ты кто такой? — спросил командир в очках, в кожаной куртке, перепоясанной ремнями, с маузером.

— Я командир красного партизанского отряда Хисматулла Хуснутдинов, в бою взят был беляками в плен, убежал, а если вы действительно товарищ Григорьев, бывший подпоручик, то мы встречались на фронте.

— Да, я Григорьев и тебя, Хисматулла, узнаю, садись, рад встрече!

Но Хисматулла не сел, а опустился на колени, положил голову на табуретку и закрыл глаза в приливе бесконечной усталости. Воскрешение из мертвых… Не слишком ли часто он то умирал, то воскресал? Пожалуй, он исчерпал всю выносливость и уже не сможет бороться против белых с былым воодушевлением и азартом…

Его подняли, уложили на нарах, отпоили партизанским чаем — кипятком, настоянным на ягодах рябины, — а Григорьев сел в головах, ни о чем не расспрашивал, догадавшись, сколь тягостны Хисматулле воспоминания, — сам рассказывал, как бесповоротно в семнадцатом году перешел на сторону большевиков, как воевал в тылу и на фронте против тайных и открытых врагов Советов.

— А самый ответственный приказ выполнил я весною восемнадцатого…. С отрядом красноармейцев, сформированным в вашей Уфе, приказано было ехать в Тюмень, потом в Тобольск за семьею бывшего царя Николая Романова. Было известно, что подпольная организация монархистов готовит освобождение и побег Романовых, царя, царицы, наследника-цесаревича, — ну, словом, всей семьи… В городе тревожное положение, на всех перекрестках наши патрули. На Иртыше поверх подтаявшего льда выступила вода. Пришлось сделать настил из досок через всю реку. Вывезли Романовых ночью, чтобы избегнуть нападения монархистов. Девятнадцать тарантасов, запряженных тройками, осторожно перевели, чуть ли не на руках перенесли на тот берег. Двести верст, меняя лошадей, промчались за сутки. В Тюмени посадили всю семью бывшего царя со слугами, с вещами в салон-вагон, привезли в Екатеринбург, сдали ревкому. Белые войска подходили все ближе и ближе…

— И что сделали с царем? — спросил Хисматулла, приподнявшись на локте.

— Расстреляли.

— А… семья?

— Всех расстреляли! — с беспощадной твердостью сказал Григорьев. — Иного выхода не было. Колчаковцы ухватились бы за знамя белой России. Товарищ Свердлов одобрил приговор ревкома.

— Ты его видел?

— Нет, по прямому проводу разговаривал.

— А что ты делал, когда Екатеринбург заняли беляки?

— Ушел в горы с друзьями, создал партизанский отряд, воюем, и, без хвастовства, успешно воюем!

Хисматулла оживился:

— Значит, всегда и при всех обстоятельствах можно бить белых?

— Какие могут быть сомнения! — воскликнул Григорьев. — И можно и нужно бить. А жалеть врагов революции не приходится. Они-то нас не жалеют.

— Да, они нас не жалеют, — согласился Хисматулла.

20

Бибисара убежала из дома Хажисултана через несколько дней после возвращения ее благоверного из Оренбурга. Ничего досконального о местопребывании Хисматуллы она не разузнала и побаивалась, что Кулсубай рассердится и не примет ее в свой отряд. Он и рассердился, но беглянку обратно в аул не прогнал, велел зачислить медицинской сестрою.

Отряд Кулсубая числился подразделением Красной Армии, но порядки остались прежними — и партизанскими, и патриархальными. Примчался Сафуан Курбанов, наглый, с хитренькой ухмылочкой, и молниеносно подружился с Кулсубаем. Бибисара не раз слышала, как ворчали джигиты, обижались, что командир отшатнулся от комиссара Уметбаева; муллы Мазгара к этому времени уже в отряде не было — его перевели на Туркестанский фронт. На Бибисару Сафуан бесстыже пялил узенькие глаза и при этом молодцевато крутил усы. А однажды, когда она дежурила в лазарете, заглянул туда и шепнул:

— Заходи вечерком ко мне, угощу чаем с медом.

— Знаю я ваши чаи! — отрезала Бибисара.

— Ты чего выламываешься? — рассвирепел Сафуан. — Кто не знает, что Хажисултан-бай слизал всю твою шестнадцатилетнюю сладость, а остались одни объедки!

Он бухнул дверью и ушел, а Бибисара уткнулась в подушку и разрыдалась. Не ждала она, что в Красной Армии могут так унизить, так оскорбить женщину. Как стерпеть такое поношение? И в доме Хажисултана-бая к ней все относились с пренебрежением. Эх, Загит, Загит, где ты? Если б ты знал, как тяжело Бибисаре!.. Она и в отряд Кулсубая-агая ушла, чтобы поскорее с тобою свидеться. Гульямал ищет своего Хисматуллу, а Бибисара — своего Загита.