Грозовой перевал

– Значит, вообще ничего, моя юная леди, – сказала я. – Если не дадите слово, я иду к отцу!

– Обещаю, Эллен! – закричала она, схватив меня за платье. – Брось их в огонь! Брось! Брось!

Но лишь только я начала ворошить угли кочергой, жертва показалась ей невыносимой. Кэти принялась горячо умолять меня оставить ей хотя бы одно или два письма.

– Одно или два, Эллен! Я сохраню их ради Линтона!

Я развязала платок и стала бросать листочки в огонь, а пламя, подхватив их, метнулось вверх.

– Дай мне хоть одно, злодейка! – завопила она и голыми руками, обжигая пальцы, вытащила из огня полуобгоревшие бумажки.

– Что ж, хорошо. У меня еще осталось, что показать вашему батюшке, – сказала я, вновь завязала платок узлом и направилась к двери.

Она швырнула почерневшие листки в огонь и сделала мне знак продолжить жертвенный обряд. Все было кончено. Поворошив пепел, я погребла его под горкой угля, и Кэтрин молча, с чувством глубокой обиды удалилась к себе. Я спустилась сказать хозяину, что приступ дурноты у юной леди почти прошел, но, по-моему, ей будет лучше еще немного полежать. Кэти не обедала, но вышла к чаю, бледная, с красными глазами и на редкость тихая.

На следующее утро я ответила на письмо Линтона запиской: «Просим Хитклифа-младшего больше не посылать записок мисс Линтон, ибо она их не получит». С тех пор мальчик приходил к нам за молоком с пустыми карманами.

Глава 22

Лето подошло к концу, а за ним и ранняя осень. Уж миновал и Михайлов день[10], но урожай в том году созрел поздно, и некоторые наши поля все еще стояли неубранные. Мистер Линтон с дочерью частенько ходили смотреть, как жнецы убирают хлеб. Когда увозили последние снопы, отец с дочерью остались в поле до сумерек, а вечер в тот день был холодный и промозглый, и мой хозяин сильно простудился. Коварная болезнь добралась до легких, и он почти всю зиму был принужден не выходить из дома.

Бедняжка Кэти, испугавшись последствий своего маленького романа, стала после его завершения гораздо печальнее и скучнее, поэтому отец настаивал, чтобы она меньше читала, а больше гуляла на свежем воздухе. Впрочем, теперь он не мог составить ей компанию, и я сочла своим долгом его заменить, насколько это было в моих силах. Конечно, замена была неравноценной, ибо я могла уделить прогулке два-три часа, урвав их от моих каждодневных обязанностей; к тому же мое общество было для Кэти не так желательно, как его.

Однажды в октябре, а может, в начале ноября, когда на дворе было свежо и сыро, торфяник и тропки, пропитавшись влагой, хлюпали под ногами, листья пожухли, а холодное голубое небо было наполовину скрыто за тучами – темно-серою грядою, быстро набегающей с запада и сулящей ливень, – я попросила юную леди отложить прогулку, ибо не сомневалась, что вот-вот польет сильный дождь. Она отказалась, и я без всякой охоты надела плащ и взяла зонтик, чтобы сопроводить ее до конца парка – на скучную прогулку, которую она обычно предпочитала, когда пребывала в унынии (а такое случалось всегда, когда мистеру Эдгару особенно нездоровилось). Он никогда прямо не говорил о плохом самочувствии, но мы обе о нем догадывались по его молчаливому и меланхоличному виду. Кэтрин грустно шла вперед, на этот раз не бегая вприпрыжку по своему обыкновению, хотя пронизывающий ветер вполне мог заставить ее пробежаться. И часто краем глаза я замечала, как она поднимает руку и смахивает что-то со щеки. Я огляделась в поисках того, что могло бы отвлечь ее от невеселых мыслей. С одной стороны дорожки поднимался высокий неровный склон, за который своими торчащими из почвы корнями неуверенно цеплялись кусты орешника и чахлые дубки. Для дубков земля была здесь слишком сыпучей, а из-за сильных ветров некоторые деревца росли почти горизонтально. Летом мисс Кэтрин любила лазать по их стволам и сидеть на ветках, раскачиваясь в двадцати футах от земли, а я, радуясь ее жизнелюбию и веселой детской беззаботности, все же считала своим долгом всякий раз выговаривать ей, стоило мне увидеть, как она воспаряла над землею, но вместе с тем давала ей понять, что спускаться совсем необязательно. С обеда до чая она, бывало, лежала в своем гамаке, качаемая легким ветерком, и знай себе распевала старинные песни – те, что я пела ей в младенчестве, – или же следила за птицами: как они вили гнезда, кормили птенцов и выманивали их из гнезда, чтобы научить летать. Случалось, она просто отдыхала, прикрыв веки, в полураздумье и полудреме, такая счастливая, что и словами не передать.

– Взгляните, мисс! – воскликнула я, указывая на ямку под корнями одного скрюченного деревца. – Вот место, куда зима еще не пришла. Там спрятался маленький цветок – последний из колокольчиков, что в июле покрывали эти торфяные террасы лиловою дымкою. Может, подниметесь по склону и сорвете его для батюшки?

Кэти долго смотрела на одинокий цветок, трепещущий в своем земляном укрытии, и наконец ответила:

– Нет, я его не трону. Но он навевает печаль, правда, Эллен?