Группа

Альба улеглась под одеяло. Зубы уже не стучали, но ощущение внутренней мелкой дрожи, накатывающей волнами и пробегающей по всему телу, не оставляло и, кажется, даже усиливалось. Через Альбу словно пропустили разряд электричества, а точнее – впустили в нее заряд, который кружил теперь по телу Альбы, как по замкнутой цепи, сотрясая каждую клеточку и заставляя сердце бешено колотиться.

Неужели ей все-таки страшно?

Чего именно она боится? Боится, что уснет – и окажется в полном распоряжении доктора Голева с его странными теориями и холодными пальцами? Глупо этого бояться, просто глупо! Она была в его власти целый год, и если бы он хотел сделать с ней что-то ужасное – давно бы сделал. Или, может, ее трясет от мысли о том существе, похожем на зачехленного бегемота, расстрелянного в упор из пейнтбольных пушек?

«Тебя нет, – сказала Альба этому существу. – Нет и не будет. Можешь оборачиваться, мне все равно».

Подумав так, Альба крутнулась на правый бок и решительно зажмурилась. Она была готова к тому, что отрубится сразу же, как только закроет глаза. Уверена была, что именно так все и произойдет. Темнота, беспамятство… яркие вспышки-кадры в мозговом зрении… И сразу же вслед за этим – новое утро, лицо Глеба, склонившееся над ней (она очень надеялась, что на этот раз увидит именно это, правильное лицо, а не Натэллу с Ларри); стопка новых рисунков на столе. «Я помогла вам?» – «Да! Ты даже не представляешь, как сильно ты помогла!»

Закрыв глаза, Альба, собственно, уже приготовилась их открыть – сгруппировалась для перескока во времени, внутренне подобралась. Но перескока не случилось. Вместо него началось муторно-долгое, расцвеченное бредом засыпание, почти бессонница, как это часто бывает после перегруженного событиями дня. Альба вертелась с боку на бок, ложилась на спину, переворачивалась на живот, зарывалась головой в подушку – все было без толку, сон не шел. Под сомкнутыми веками мельтешили обрывки сегодняшних впечатлений: яркие рисунки, стремительно тускнеющие в черно-белые карандашные; протянутая к ней рука Глеба; петляющие плиточные тропинки в полувиртуальном саду; существо, готовое обернуться; прохладные руки Голева, его книги, зеленая ветка в приоткрытом окне; весь его старомодно обставленный кабинет, как бы перенесенный сюда из другого века… его размеренный монотонный голос, произносящий слова, которых она не помнила…

Наконец, уже ближе к полуночи, охватившее Альбу нервное возбуждение начало ослабевать, образы стали смазанными, притухшими. Последним, что она увидела перед тем, как действительно отключиться, были вспорхнувшие веером легкие волосы и круглощекое детское лицо, повернувшееся к ней словно в замедленной съемке и нашедшее взглядом ее глаза. Маленькая девочка улыбалась. У нее был лукавый и добрый взгляд. Взгляд обласканной шалуньи, которой вовсе не обязательно шалить, чтобы привлечь к себе внимание. Которую и так – любят.

2. Узор проступает…

Они уже оседлали свои байки и завели моторы, выплеснув в ночной воздух оглушительный звуковой коктейль из рева, рокота и треска, как вдруг откуда ни возьмись появилась она. Выскочила из-под «Хонды» Гарлика, сунулась было между колес Димкиного «Харлея», но тут же и отпрянула, бросилась назад и вжалась в асфальт в центре их небольшого, случайным образом выстроенного кружка. Только что никакого кружка здесь не было, просто десяток байков, поблескивающих в темноте хромированными деталями да шлемами своих наездников, и вдруг – круг, набухший и как бы пульсирующий внутренним напряжением сегмент пространства с черной кошкой посередине.

Юнна вскрикнула, поняв, что кошку заметили не все и что несколько байков сейчас тронется, поедет прямо на нее. Гарлик уже убрал подножку и нежно-нетерпеливо покручивал ручку стартера, явно собираясь взять с места в карьер, втопить на полной максималке. Рядом с ним вовсю газовал Димон. Лейла на пассажирском сиденье его байка скалилась хищно и озорно, словно молодая ведьмочка в предвкушении полета на реактивной метле.

К великому облегчению Юнны, взгляды всех остальных были устремлены к напружиненному, замершему в оборонительной стойке зверьку. Кошка шипела или просто беззвучно щерилась – сквозь шумовую завесу работающих двигателей понять было невозможно. В любом случае, выглядела она угрожающе.

– Стойте, стойте! – завопил кто-то из девчонок. – Тут котик!

– Котег, гы-гы! – подхватил гугнивый бас Масяка.

Юнна сняла шлем, и голоса вмиг исчезли, а трескучий грохот двигателей ударил по ушам с утроенной силой. Спрыгнув с байка, она осторожно, стараясь не делать резких движений, попыталась приблизиться к бедолаге, протянула в ее направлении руку ладонью вверх, завела-запела совершенно бесполезное в этом шуме «кис-кис-кис». Впрочем, треск и грохот понемногу сходили на нет: один за другим ее спутники глушили моторы, открывали визоры шлемов.

– Эй, котэ! – нетерпеливо крикнул длинноволосый Мэт. – Ты свалишь или как? Брысь отседова!