Группа. Как один психотерапевт и пять незнакомых людей спасли мне жизнь

Доктор Розен рассматривал этот переезд в собственное жилье как свидетельство, что я освобождаю место для романтических отношений. Я прищурилась, когда он это сказал, боясь утратить скептицизм, прочный, как сланец, ради мимолетной, насквозь просвечивающей надежды. По выходным я ходила на встречи 12 шагов и проводила как минимум полдня в офисе, просматривая документы и доказывая (себе), что заслуживаю места в «Скаддене». В привычном фоновом шуме жизни я ждала, что вот-вот случится Большое Событие. Я ждала, что «продвинутая» группа, которая представлялась мне паяльной лампой, нацеленной прямо в мое сердце, сотворит волшебство. Но не было волшебства, искры не летели от голого пламени, не случалось форсированного усиления моей способности привязываться к людям. Было сидение в кругу, разговоры, слушание, чувствование – все то же, чем я занималась с самого начала лечения у доктора Розена.

Таймер, поставленный на шесть месяцев, размеренно тикал.

Кое-какие перемены, впрочем, наблюдались. Первой из них стало то, что я столкнулась со страшными запорами. Кишечник опорожнялся лишь раз в восемь дней, так что семь суток подряд я ходила с тупой пульсирующей болью в нижней части живота. Больно было сгибаться. Больно бегать. Больно чихать. Я ощущала себя более толстой, чем в самый «толстый» день в преддверии месячных. Пищеварительная система разладилась, как только я начала ходить в новую группу. Во мне ничто не двигалось. Если это единственный дар новой группы, мне он не нужен. Чтобы утешить себя, я пролистывала календарь до июля, как ребенок, считающий дни до Рождества, разве что не предвкушала явление жизнерадостного мужика в красном халате с подарками, а воображала, как завершу отношения с этим сказочником-терапевтом, который обещал, что я не умру в одиночестве. Когда я пожаловалась в понедельничной группе на запор, Макс не преминул напомнить доктору Розену о его легендарной диарее в конце восьмидесятых. Когда я спросила, что мне делать, Макс буркнул: «Может, если бы ты не поставила себе шестимесячный дедлайн, в тебе не было бы столько дерьма».

Утром по вторникам я рассказывала первой группе, что понятия не имею, что делать в новой группе. Я пыталась описать, каково это – не понимать, что делать со своими руками или голосом в течение девяноста минут подряд. Патрис покачала головой.

– Неправда, она прекрасно справляется.

– Мне вообще кажется, что никакая это не групповая терапия, – продолжала я. – Никто, за исключением Лорна, не приходит туда ни с какими проблемами. Они болтают, как старые приятели. Никто не знает о моих острицах, расстройстве пищевого поведения или о том, как я унизила себя с Джереми. Кажется, их вообще не волнует ничто, кроме того, что прямо сейчас маячит перед носом.

– И проблема в том, что…? – начал доктор Розен.

Проблема в том, что я отсиживала по двести семьдесят минут терапии каждую неделю и не ощущала никаких улучшений.

Во время понедельничных/четверговых сеансов я чувствовала себя случайным прохожим, который нечаянно забрел на сборище родственников, встретившихся после долгой разлуки. В каждом разговоре пульсировали слои истории, памяти, рассказов и отношений, к которым у меня не было доступа. Когда Макс или Лорн спрашивали, как у меня дела, я озвучивала самое насущное желание.

– Серьезно, как мне избавиться от этого запора?

– Пить много воды, – сказал доктор Розен. – Еще можно попробовать шелуху семян подорожника. Это активный ингредиент метамуцила.

Очевидно, теперь я платила по 800$ в месяц, чтобы мне рассказывали о действующих веществах в слабительном.

В понедельнично-четверговой группе доктор Розен не раздавал предписаний. Никто никому не звонил, чтобы обеспечить себе здоровый сон или обсудить фруктовое обжорство после ужина. Дважды в неделю мы по девяносто минут сидели в кругу и покушались на границы друг друга. Брэд рассказывал, как его лишили комиссионных на работе, а Макс пенял ему на патологическую одержимость деньгами. Патрис жаловалась на партнеров в своей практике, а доктор Розен винил ее в том, что она не признает собственный авторитет как самого старшего члена практики. Макс поворачивался ко мне и спрашивал, сколько месяцев осталось до моего ухода. Я игнорировала его и спрашивала доктора Розена, чем это мне помогает.

– Разумеется, это тебе помогает, – раздраженно вздохнул Макс.

– Но ничего не изменилось, если не считать работы кишечника.

– Чушь собачья! И знаешь что? – сказал Макс, повысив голос. – Кончай пытаться убедить нас, что ты жалкая! Просто прекрати. Это раздражает.

Никто не умел пристыдить так, как Макс. Когда он качал головой и вздыхал с отвращением, я чувствовала себя наказанной. Когда я смотрела на доктора Розена в поисках указаний или утешения, я видела лишь непроницаемую улыбку, поэтому переводила взгляд на пятно на ковре в форме Австралии.

Через пару минут доктор Розен повернулся ко мне.

– Почему вы не просите Макса назвать вам все причины, по которым вы не жалкая?