Группа. Как один психотерапевт и пять незнакомых людей спасли мне жизнь

Каждое утро я рывком просыпалась оттого, что меня скручивало мощной судорогой в животе. Диарея. Однажды утром я не добежала до туалета и обделала любимую хлопковую пижаму василькового цвета прямо посреди гостиной. Доктор Розен обещал, что это – рыдания, понос – не будет длиться вечно. Я то верила, то нет. Меня снедал стыд. Стыд за то, что я так расклеилась из-за пятимесячных отношений. Стыд за то, что я буквально на дерьмо исходила из-за красивого мужика, с которым переспала двадцать семь раз. Стыд за то, что после почти 380 сеансов терапии – более чем 34000 минут работы с психотерапевтом, получившим образование в Лиге Плюща, – мое сердце по-прежнему оставалось дефективным, не могло привязаться.

27

– Ваш паспорт действителен?

Джек, партнер средних лет в очках с толстыми стеклами, с дружелюбным уютным смешком, сунул голову в дверь кабинета, где я составляла черновик служебной записки по делу компании – производителя напитков. Я поставила Riverdance на паузу и выпрямилась. Был август 2005 года, и до моей двухлетней годовщины в «Скаддене» оставалось два дня.

– Действует до 2014 года.

– Вы говорите по-немецки?

– Ньет?

– Это русский.

– Тогда нет.

– Не важно. У нас есть новое дело. Вовлечен департамент юстиции, так что шевелиться надо быстро. Можете ехать в воскресенье?

– В Германию? Безусловно!

Это была лучшая новость в жизни. Все те месяцы, пока я бегала, ездила на велосипеде и ела чили, моя карьера шла ни шатко ни валко. Джек был «чудотворцем» в компании: его главный протеже должен был вот-вот сделаться партнером. Если удастся произвести на него впечатление, я тоже смогу встать на путь к партнерству. В груди потеплело: я избрана. И неважно, что когда-то давным-давно я звонила доктору Розену с единственной целью построить жизнь, наполненную отношениями, а не высокооплачиваемой работой.

– На совещании партнеров мы обсуждали вопрос о том, у каких юристов нет обязательств – супругов или детей, – и ваше имя вспомнилось первым.

– Превосходно, – мое лицо застыло в улыбке.

Я явилась на четверговую группу два дня спустя, улыбаясь впервые за много дней.

– Я тебя даже не узнаю без всех этих слез и острых предметов, – съязвил Макс.

– Фирма посылает меня в Германию. Я буду летать туда каждую вторую неделю следующие пару месяцев. Может, и дольше.

Все закивали – мне явно удалось произвести впечатление. Несомненно, они представляли, как днем я поднимаюсь по каменной лестнице в импозантное высокое здание немецкого суда, а по вечерам поднимаю пивную кружку в «Хофбройхаусе»[47].

– Вы получите возможность поработать над профессиональной жизнью, – одобрительно кивнул доктор Розен. – Теперь можете перестать притворяться, будто не заинтересованы в том, чтобы стать партнером, и признаете, что хотите успеха и в работе, и…

Я зажала уши.

– Ненавижу, когда вы так делаете!

В профессиональном плане я была успешной и всегда была бы такой, потому что умела впахивать не от страха, а за совесть, и доводить дело до конца. Я стала первой на курсе раньше, чем сделала первый шаг в розеновский мир. Я научилась целовать партнерские задницы и умела обращаться со вспомогательным персоналом как с людьми, которые заслуживают моего уважения. Я умела веселиться с коллегами в баре и пожимать клиентам руки, когда Комиссия по ценным бумагам и биржам угрожала им судебными исками. Личные отношения – вот в какой области копились неудачи.

– Фокусируйтесь лучше на моей личной жизни, приятель, – сказала я.

Тем вечером я ни с того ни с сего позвонила маме. Мы обычно разговаривали один-два раза в месяц, как правило, по воскресеньям, после того как они с папой возвращались с мессы. Я хотела рассказать о Германии, но первым, что слетело с непослушного языка, было выражение ужаса оттого, что со мной что-то серьезно не в порядке, что-то такое, что не дает мне иметь собственную семью.

– Мне так одиноко! – сказала я, впервые в своей взрослой жизни разражаясь слезами при матери. Мы никогда не обсуждали мою изоляцию от семьи или страхи перед смертью в одиночестве. Мой план был таков: пусть доктор Розен меня починит, и я покажу ей себя как дочь, у которой все не так уж плохо. Но при нынешнем темпе прогресса мы обе успели бы раньше умереть.

– Золотко, и мне так же казалось.

Я села на диван и вытерла нос рукавом. Насколько я знала, родители познакомились на волейбольной вечеринке, а все прочее – трое детей и краснокирпичный фермерский дом номер 6644 на Теккерей-авеню – как говорится, история. Невозможно, невозможно было представить мою мать – со стрижкой-бобом а-ля конец шестидесятых и работой кассиром в далласском банке по окончании колледжа – свернувшейся калачиком под одеялом, опасающейся смерти в одиночестве.

– Я была точь-в-точь такой, как ты. Все подруги выходили замуж и рожали детей, и я думала, что со мной этого никогда не случится. В двадцать шесть я все еще была не замужем, то есть по меркам 1970 года считалась практически старой девой. Казалось, я никому не нужна.