Групповой портрет с дамой

Может показаться, что тотализатор, которым он занимается, так сказать, попутно, – дело несерьезное, в действительности же это вполне солидное с деловой точки зрения предприятие, которое заодно является его, Вернера, хобби, ибо он по натуре игрок. Однако он вынужден заявить, что, в конечном счете, тетя Лени опаснее для общества, чем их мать, которую Вернер назвал «всего лишь обманутой псевдосоциалисткой», поскольку никакого вреда обществу она принести не может. Напротив, тетю Лени он, Вернер, считает реакционной личностью в подлинном смысле этого слова, ибо ее поведение нельзя квалифицировать иначе, как негуманное или, попросту говоря, бесчеловечное: она инстинктивно и упорно, без всяких обоснований, зато абсолютно последовательно, отталкивает любые формы мышления, нацеленного на получение прибыли: она его не то чтобы отрицает – отрицание предполагало бы какое-то обоснование, – а просто отталкивает. От нее исходит дух разрушения и саморазрушения; это, видимо, семейная черта Груйтенов, ибо была присуща и ее брату, и – в еще большей степени – отцу. Под конец своей речи Вернер заверил авт., что он, Вернер, – не какое-то «допотопное чудище», он космополит и либерал крайне левых взглядов, – конечно, в тех пределах, какие позволяет полученное им воспитание; например, он, Вернер, открытый сторонник «пилюли» и сексуального взрыва и тем не менее считает себя христианином: он, если угодно, «фанатик свежей струи» и уверен, что с тетей Лени можно и нужно справиться именно таким образом – «развеять ее свежей струей». Это не он, Вернер, а она, Лени, – «допотопное чудище», ибо здоровое стремление к собственности и прибыли заложено в природе человека, это доказано теологами, и даже философы марксистского толка в последнее время все чаще соглашаются с этим тезисом. В конце концов, на совести Лени – и этого он, Вернер, никогда не сможет ей простить – загубленная судьба одного человека, которого он, Вернер, не только любил, но и по сей день любит; этот человек – Лев Борисович Груйтен, крестник Вернера, вверенный его опеке при весьма драматичных обстоятельствах. «Я рассматриваю эту опеку как свою жизненную задачу, пусть даже какое-то время относился к ней с некоторым цинизмом; но я действительно являюсь его крестным отцом, а это накладывает на меня определенные обязанности, причем не только в метафизическом и не только в общественно-религиозном смысле; это – мой юридический статус, и именно из него я намерен в будущем исходить». Люди решили, что они с братом просто из ненависти отдали Льва под суд из-за «каких-то глупостей – правда, весьма сомнительных с точки зрения закона, – в результате чего Лев был осужден и попал за решетку; в действительности же с их стороны это был акт любви, продиктованный желанием заставить Льва образумиться и вытравить из него «самый тяжкий для христианина грех – грех гордыни и высокомерия». Он, Вернер, прекрасно помнит его отца – доброго, мягкого, тихого человека – и уверен, что отец Льва не хотел бы, чтобы его сын после некоторых плутаний по жизни в конце концов стал мусорщиком. Он, Вернер, не собирается оспаривать, что вывозка мусора имеет огромное значение для общества и является его первейшей обязанностью, но Лев, бесспорно, «достоин лучшей доли». (Кавычки здесь поставлены авт., который по интонации Вернера не совсем уяснил, цитировал ли Вернер намеренно какое-то известное авт. лицо, декламировал строчку из стихов или просто включил чьи-то слова в свою речь; остается неясным, оправданны ли в таком случае кавычки, так что читатель может рассматривать их как гипотетические.)