Грушевая поляна

Дали встает с кресла, с трудом выпрямляется, подходит к убого сколоченной полке и снимает с нее подаренную брошюру.

– Я-то сама не смогла ее прочитать, – она листает книжицу. – Не знаю, в этих напечатанных молитвах ничего не понимаю.

Дали садится в кресло. Лела подзывает детей, и они рассаживаются вокруг нее на стульях и в креслах. Дали водружает на переносицу очки, просматривает брошюрку, потом закрывает и откладывает в сторону.

– Когда моя мама умерла, я была маленькой, как вы, – рассказывает Дали, поглядывая на сидящих рядом с ней Пако и Стеллу, – как раз вашего возраста.

– Ты тоже выросла в школе для дебилов, Дали-мас? – весело спрашивает ее Леван – видимо, хочет смутить.

Дети смеются, но Дали этим не собьешь, она спокойно продолжает:

– Нет, меня вырастила бабушка. – Она возводит глаза к потолку в паутине и крестится. – Упокой, Господи, ее душу и душу моей матери.

Дети тоже старательно крестятся. Некоторые целуют висящие на груди крестики. Видимо, у кого-то подглядели.

– Молитву и церковь я не знала, мы жили в дальней деревне. На горе у нас была церковь, хотя по-хорошему ее и церковью нельзя было назвать. Очень старая. Купол обрушился, внутри даже деревья росли. Какие-то иконы у нас были. Бабушку помню. Мама была очень молодой, двадцать один ей был, когда умерла. Когда поднимались они с мамой в эту церковь, брали меня с собой, и мы зажигали восковые свечи перед иконами. Ночью мама убаюкивала меня и читала молитвы в виде стиха. Потом, когда мамы не стало, мы с бабушкой говорили этот стих как молитву. Теперь я взрослая, но все равно перед сном произношу эту молитву и ничего не боюсь.

Дети слушают Дали внимательно. Они любят истории про тех, у кого нет мамы или кто рос на улице. Дали набирает в грудь побольше воздуху и читает детям легко срифмованный стишок, подходящий для молитвы перед сном.

Ко сну ложусь —
Перекрещусь,
С девяти образов ангелов
К изголовью созову.
Распятый меня милует,
Святой Крест сохранит,
Святой Георгий от лукавого
Мой сон защитит.

Дали утирает слезы. Васка прислонился к дверям. На лице его привычная улыбка. Будто ему смешно от этой истории Дали.

Вскоре невесть откуда налетает ветер, пригоняет внезапный ливень. Все радуются, что разгоряченную землю остудит дождем. Дети убегают от Дали к открытым окнам, подставляют ладони под струи. Остро пахнет мокрым асфальтом – дух уходящего жаркого лета.

Ираклий тоже высунулся в окно.

– Ика, а в Америке бывает дождь? – спрашивает Стелла, подлезая Ираклию под мышку.

– И дождь есть, и град. И ураганы. Знаешь какие там бывают ураганы? Ты же видела по телевизору, как налетает торнадо, может весь дом с собой унести…

– Вайме, – Стелла закрывает рот ладошкой, – не езди туда, Ика…

Ночью Леле опять снится, что она стоит на краю грушевой поляны. За ее спиной дети играют в футбол. Лела бежит по поляне, хочет забрать закатившийся мяч, но не успевает сделать и пары шагов, как вязнет в теплой, пропитанной водой почве. Вот уже ее засасывает по пояс, тянет к узловатым корням грушевых деревьев. Лела хочет позвать на помощь детей, но их нигде не видно. А Лела уходит все глубже и глубже под землю. Так и просыпается.

Рано утром Лела выходит из сторожки, открывает ворота, выпускает машины со стоянки. Потом идет в столовую.

В столовой пусто. При виде этой пустоты и выстроенных в ряд друг за другом четырехугольных столов Лелой овладевает неприятное чувство. Утреннее солнце светит в окна, пыльные косые лучи лежат на немытых столешницах с грязными, заляпанными стаканами и недоеденными кусками хлеба.

Лела подходит к шкафу. Берет хлеб, мажет на него сливовый джем и, откусывая по кусочку, выходит во двор. Пока еще не пришли учителя, не проснулись ученики, только понурая собака бродит под елками.

Вскоре появляется Цицо. Лела открывает ей ворота. Цицо неуклюже заходит во двор, на ногах у нее коши[16] на деревянной подошве с высоким каблуком. Лела закрывает ворота.

– Цицо-мас, я вот что хотела сказать, – произносит она как бы между прочим, не глядя на Цицо. – В общем, в этом месяце я не смогу отдать тебе деньги за стоянку.

Цицо садится на скамейку под елками, сбрасывает коши, чтобы вытряхнуть из них камешек.

– Почему? Потратила? – Цицо, прищурясь, вглядывается в стоящую рядом Лелу.

– У меня было много расходов. На Ираклия. В следующем месяце отдам.

Цицо ничего не говорит. Всовывает опухшие ступни обратно в коши и поднимается.

– Он хоть что-то выучил?

– Да, – пожимает плечами Лела, – выучил.

Цицо оглядывает Лелу с подозрением.

– Ты особо-то не убивайся. Никто не будет проверять у него знание английского. Твое дело – присматривать за стоянкой, – слегка обиженно продолжает Цицо. – Он уедет, а ты останешься, и этот двор тебе поручен. Ты за него в ответе, понимаешь? Ты же знаешь, как я на тебя надеюсь.

– Да, знаю, Цицо-мас.

Цицо смотрит Леле в глаза. Поправляет на плече сумку, молча отходит и шагает по тропинке между елями к административному зданию.