Груз небесный

– Ага, – радостно закричал Силин, – а говоришь, при чем здесь контингент…

Несмотря на то, что я «спровоцировал» эти споры, сам я в них не участвовал. Мои попытки объяснить стройбатовские беды более крупными проблемами, лежащими вне армии, воспринимались собратьями по оружию чуть ли не со смехом. По их мнению, несерьезно было объяснять армейские беды гражданскими причинами.

Ровно в семь ноль-ноль раздается команда «подъем», и рота начинает напоминать растревоженный муравейник. Приходится вмешиваться, строить всех, отчитывать, но не слишком строго, а затем объявить, что к девяти часам нужно «проснуться», навести порядок.

Пока в роте идет уборка, я иду в штаб, чтобы позвонить к себе в часть. С отрядом связаться не удалось: связь была «военная», и я сумел только дозвониться до политотдела и переговорить с дежурным. Слышимость была отвратительная, но он понял, что «у меня без происшествий», а я смог услышать от него, что в части у нас ЧП – в самовольной отлучке погиб военный строитель рядовой Уваров, вторая рота. «У Горбикова», – мысленно отметил я и пошел в боковушку, где завтракали Гребешков и Силин.

– ЧП во второй роте, – сказал я, – боец погиб в самоволке…

– Слава те Господи, – произнес в ответ Силин. – Я знал, что что-то должно случиться в праздники, а как же – ни один праздник еще благополучно не прошел… Хорошо, что не у нас…

– Да, – поддакнул Гребешков, – хорошо, что не у нас…

Втроем мы посочувствовали командованию второй роты и разошлись: я и Гребешков в клуб, Силин – в «штаб-квартиру» отлеживаться.

В девять я и Гребешков начали крутить ротные мероприятия. Мне пришлось тряхнуть стариной и показать технически правильное выполнение рывка полуторапудовой гири. Потом начались соревнования. Выступали все желающие. Конечно, было бы проще выбрать представителей бригад и провести соревнование между ними. Но цель соревнований была не в определении самого сильного бойца в роте. Цель была занять личный состав как можно дольше, так, чтобы у личного состава, как говорил Шнурков, «дурные мысли даже рядом с головой не стояли».

Итак, на первом этапе соревнований каждая бригада провела прикидку, выбрав самого сильного. На этом этапе было много смеха, бестолковщины, и приходилось быть начеку, потому что за гирю, поддавшись стадному энтузиазму, брались те, кто раньше ее в глаза не видел.

Второй этап был более интересным и менее опасным. Вскоре определились кандидаты на победу. Сначала это был Ганиев-второй, затем его на два рывка обошел Деладзе, но все знали, что есть еще Тумашевский. И вот он взялся за гирю…

Рвет бригадир плотников коряво, по-медвежьи неуклюже, неэкономно бросая гирю с плеча, вместо того чтобы аккуратно скатывать и не тратить лишней энергии.

– Четыре, пять, – считают все хором, и с каждой цифрой мощное, как выдох великана, «ух» раздается в расположении.

– Девятнадцать… у-ух… двадцать… у-ух… двадцать один… ух…

Так считали до тридцати, а затем перешли на обратный счет:

– Семь… ух… шесть… ух… пять… у-ух…

Столько оставалось Тумашевскому до побития рекорда Деладзе.

– Три… ух… два… ух…

Бригадир плотников уже выдохся: он больше привык к топору, чем к спортивным снарядам. Паузы между рывками увеличивались. Кисть плохо держала гирю.

– Один… ух…

Тумашевский сумел все-таки вырвать гирю еще один раз, и его бросились качать плотники. Вся бригада как один приняла в этом участие, и даже Кошкин с синяком под глазом, поставленным твердой рукой бригадира, мелькнул в толпе «качающих».

Я дал победителю кулек конфет и торт, все это мгновенно было уничтожено плотниками, а я до самого обеда выслушивал обиженных обладателей второго и третьего мест и их болельщиков. Они, стуча себя в грудь, клялись мамой и говорили: «Так нэ нада… за второй место тоже торт нада, за третий – тоже конфета…»

Потом был фильм, обед, сон, и я, уставший и полуоглохший от команд и криков, послал Гребешкова в общежитие за вторым тортом и конфетами, которые хранились у нас на «холодной» кухне.

Гребешков принес то и другое и стал проситься отдохнуть.

– Черт с тобой, – сказал я ему, – иди.

А плотники между тем уже устанавливали в проходе стол: им хотелось выиграть еще один приз.

На этот раз я долго не мог усадить роту, мешали Мамедов и Ганиев вторые. Они что-то озлобленно у меня требовали, и я наконец понял. Отделочникам не справиться с вопросами на русском языке. Вот почему были недовольны Мамедов и Ганиев, вот почему радостно потирали руки плотники, предчувствуя быструю и легкую победу.

Когда рота уселась и немного успокоилась, я изложил условия викторины и добавил, что «в силу еще слабого знания русского языка правильные ответы военных строителей нерусских национальностей будут оцениваться не в одно очко, а в два».

Взрыв негодования вызвало это новшество, тумашевцы затопали ногами, засвистели. «Несправедливо, – орал Кошкин, вскочив на табурет, – пусть учат русский, кто им не дает… У-у-у-у»