Груз небесный

Страшное облегчение почувствовал я после этих слов: я боялся этого вопроса. Балаян, сам того не подозревая, выручил меня, избавил от необходимости рассказывать отцу историю гибели сына…

Соседи, побыв немного во дворе, разошлись. Стало совсем тихо, и только часы-ходики с гирями в виде еловых шишек равномерно и равнодушно отмеряли время.

Уваров-старший встал, подошел к потемневшему от времени буфету, достал начатую бутылку водки и два маленьких граненых стакана. Вернувшись к столу, налил водку в стаканы, кивнул мне.

Требовалось что-то сказать, но что нужно говорить в таких случаях? Я вспомнил строчку Визбора «…не пухом будет…» и сказал: «Пусть земля ему будет пухом…»

– За упокой души, – произнес Уваров-старший. Выпили. Я до конца, он оставил половину, закусывать не стал, тарелку с капустой и чашку с хлебом подвинул ко мне.

– Тихий Коля был, – сказал он после некоторого молчания, – а в армии боевые нужны, чтоб как огонь, а он нет – тихоня. Старшая дочь – Лиза, которую Володя-зять держит, не родная мне, она побойчей, а он нет – тихий, весь в меня… Ему, как и мне, всю жизнь доставалось. Все собаки его кусали, то он в яму провалится, то друзья проказу какую-нибудь учинят, а на него свалят, а он только обижается и плачет, нет, чтобы тем же ответить… В шестом классе у него в школе пальто украли… В раздевалке оставил… после уроков пришел, а пальто нет. Веришь? Он так расстроился, что в больнице лежал… А в школе – нет, чтобы пожалеть мальчишку – смеялись, кличку ему придумали… стали Бушмакиным дразнить… Я спрашивал: «Кто такой Бушмакин?» Мне сказали, что Бушмакин – первый милицанер в Ленинграде, про него даже кино было… при чем тут милицанер?

Он вдруг резко поднялся и вышел в сени, словно спохватившись, что разболтался с незнакомым человеком в доме, а его сын остался один на улице… Скрипнула дверь, застонали ступени крыльца, и я увидел его во дворе. Он, как и первый раз, подошел к ящику, положил руку на доски… постоял… но Уваров-младший, надежно скрытый слоем дерева, опилок, железа был так же недоступен для него, так же далек, как и несколько дней назад, и он вернулся в дом, сел за стол и, подперев голову руками, продолжал говорить.

Он словно хотел свести воедино цепь каких-то событий, каких-то все время ускользающих от него связей, которые могли дать ответ на вопрос «почему?». Почему его сын-тихоня вдруг попал в самоволку и погиб? Почему? Вопрос касался и меня, но я не мог на него ответить.

– Тихий он был, как блаженный, а у нас блаженных не любят, не любят… нам таких подавай, чтоб ухо с глазом, – выкрикнул он и заплакал.

Я хотел его успокоить, но не знал, как это сделать, не знал даже, как обратиться: отчество Коли Уварова вылетело у меня из головы, а отчество Уварова-старшего мне вообще не было известно.

– Это я виноват, – продолжал он, – все время говорил ему: дерись, будь мужчиной, делай, как все… и неправду сказал майор, что Коля уговорил второго в самоволку идти… это не так… это он хотел быть, как все, хотел выше себя прыгнуть, а природа этого не любит, не любит…

И он снова заплакал.

– Коля, Коля, – говорил он, – выше себя прыгнуть хотел, выше себя…

Меж тем рассвело. Уваров-старший затих, то ли задремал, то ли впал в забытье… Меня тоже клонило ко сну. Хотелось откинуться на спинку стула и подремать, но я боялся скрипом разбудить его и снова увидеть мужские слезы, от которых хотелось бежать без оглядки или провалиться сквозь землю.

Так и сидели мы, пока не заурчал мотор и в комнату не вошли четверо мужчин с осунувшимися после бессонной ночи и дальней дороги лицами.

Потом я и зять Володя поехали в райвоенкомат. По дороге я передал ему документы, рассказал, как вскрыть контейнер.

Военком, к которому мы обратились, был по-военному краток и быстр.

– Претензии к представителю части, – сказал он.

– Нет претензий, – ответил зять Володя.

– Ритуал похорон, – спросил он меня.

– Без воинских почестей, – ответил я.

– Что нужно еще?

– Отметку командировки и машину до ближайшего аэропорта.

В следующие тридцать секунд военком открыл ящик стола, поставил печати на командировочный бланк, объяснил, что машина у него «в разъезде», и проводил нас до дверей кабинета.

На крыльце военкомата я простился с Володей и поплелся на остановку автобуса. Как я доехал до аэропорта, как прилетел в Москву и добрался до аэровокзала, не так интересно.

Я снова оброс бородой, осунулся – вымотался и физически, и морально.

Билеты в кассах были только на послезавтрашние рейсы.