ГУДБАЙ, АМЕРИКА!

Вот я учусь в восьмом классе и иду к двухэтажкам, единственным домам квартирного типа у нас в деревне. На втором этаже одного из этих домов живет моя первая любовь, ученица седьмого класса (на самом деле она была не первая, а уже как минимум третья, но всех девочек, с которыми «дружил» в школе, я называю первыми). Я долго стою под окнами и преданно смотрю. Знаю, что скоро она появится. Она тоже знает, что я должен стоять и смотреть. Возможно, даже подглядывает легонько из-за тюля и видит меня, но не показывается сразу. Испытывает моё терпение. Затем она появляется, улыбается одними губами, опирается локтями на подоконник, опускает голову на ладони и смотрит. Я расхаживаю важно взад и вперёд, держу руки в кармане, и тоже смотрю.

Мы могли часами вести бессловесный диалог таким образом. Не важно о чём думал я в этот момент (на самом деле о многом: уроки надо было сделать, за скотиной надо было убраться, накормить, напоить, сходить на тренировку, — в общем, было много дел у деревенского мальчишки), не важно о чём думала она (забот тоже было не мало, хотя меньше, чем в домах с подворьем). Важно было то, что она смотрит!..

И вот, стоя перед этой картиной в далеком музее Сан-Франциско, я вдруг оказался в 1984 году, и увидел её — свою первую любовь. Хотя вид девочки на картине был совсем другой, в ней я увидел именно ту… Теперь мне не захотелось оторваться.

Когда я посмотрел в нижнюю часть рисунка, то увидел себя пятнадцатилетнего… Это я сидел на ступеньках и смотрел влюбленными глазами на меня… то есть на неё… Умом я понимал, что это не я. Эти волосы, глаза, одежда, — всё было не моё… Однако сознанием я видел только себя. Не знаю как это называется на языке психотерапии. Может,… ловушка,… или обман,… или гипноз, — не-важ-но.

'Но притворитесь! Этот взгляд

всё может выразить так чудно!

Ах, обмануть меня не трудно!..

Я сам обманываться рад!'

АС Пушкин.

Конечно, он.

Кто ещё мог бы так легко и воздушно описать моё состояние в тот момент?

Ах, как бы мне хотелось раствориться в краске этого холста и застыть там… в 1984…

Реальный мир постепенно оттеснил воображаемый и заставил вернуться обратно в 1998 год. Рядом неспешно шагая ходили фигурки людей, шепотом переговаривались, тихонько кашляли в кулак, подолгу смотрели, будто застыв сидя на лавках, расположенных тут же посередине зала…

С трудом оторвавшись от притянувшего моё внимание произведения, я перевел взгляд на другую часть стены. Теперь я знал каким взглядом надо смотреть на современную живопись. На другом полотне было что-то несуразное. Буйство цветов, линий и пятен. Я подошёл ближе и вгляделся в ляпистые мазки… затем чуть отошёл и снова внимательно вгляделся… затем повернул голову направо… налево…

Постепенно резкость моего взгляда перенеслась глубже внутрь рисунка и мозаика из оборванных линий начала связываться, а разноцветные пятна складываться в деревья, стулья и стол в саду, в сидевших за столом мужчину и женщину, будто распивавших вино, а в чашах на столе проявилась виноградная кисть. На заднем плане пели птички. Именно пели, потому что птичек не было видно, но они точно там были… Ну, в общем, вы поняли, я опять улетел… не знаю куда. Наверное, во Францию, в провинцию Прованс…

Не помню уже точно через сколько времени я вспомнил о Нурлане. Возможно, через полчаса, а, может, через два. К этому моменту у меня закружилась голова от долгого разглядывания причудливых рисунков. Опомнившись я побрел его искать. Где он находился ментально в тот момент я не знаю, а физически он стоял в зале скульптуры, возле обычного керамического писуара с кривой и подтёкшей надписью.

— Это же просто писуар, почти такой же как у нас на работе — попытался я пояснить товарищу правду жизни.

— Да, но этот стоит несколько миллионов долларов, — Нурлан широко улыбнулся.

— Несколько миллионов? — непонятно каким образом растерянность в моей душе отразилась на лице, но Нурик бесшумно захохотал. — Почему это… — я пытался подобрать выражение, — … недоразумение кто-то должен купить за миллионы⁉

— Потому что это сделал Марсель Дюшан.

— Кто?..

— Ты, наверное, слышал про «Черный квадрат» Малевича?

— Слышал: у мужика не получился рисунок, он его закрасил в черный цвет и показал людям. Они поняли, что Малевич их надул, но не подали виду, а восхищенно рукоплескали…

— Ты заблуждаешься, как и многие. Малевич это сделал первым!, точно также как и Дюшан! — мой просвещённый гид поднял подбородок, выражая гордость за своих собратьев — художников-импрессионистов… авангардистов… кубистов… сферистов… Каких ещё там может быть -истов?.. — разнойтравыкуристов?..

— Знаешь… я, пожалуй, пойду… в магазин… мне ещё подарки купить надо.

— Погоди, походи ещё… Там же есть работы Уорхола, Пикассо, Фриды… Не заметил что-ли?

— Кикассо, говоришь?

— Не Кикассо, а Пикассо!

— А не ки*ди-ка ты! — захохотал теперь бесшумно я.

— Ну, как знаешь… Я останусь. Я ещё не был в зале архитектуры и дизайна.