Стоп, что?! Я не хочу. Я НЕ ХОЧУ УМИРАТЬ!!!
— Где мисс Алькона?
— В сортире. Я сейчас её позову.
К двери подошла Зои и постучалась.
— Эй, ты че там делаешь?
— Сру.
— Целый час?!
— Запоры.
Зои отошла.
— Ладно, давайте сюда таблетки, я передам их ей. Нифига себе, а че так много?! Антидепрессанты, антитревожные, антипсихотики… О, и антисептики.
— Не очень-то прилично рассматривать чужие лекарства, — послышался осуждающий голос Клариссы.
— Ой, да ладно, у нас коммуна друзей, — Зои снова подошла к двери, — Эй, новенькая, от нас ничего не скроешь! А ну открывай.
— Нет.
Зои всё равно открыла дверь, потому что если изловчиться, её можно открыть снаружи. Вошла в ванную и обомлела.
— Это что такое?! — заорала она не своим голосом.
— Кровь.
— Ты хочешь умереть?!
— Нет.
— А зачем тогда порезалась?!
— Просто так.
Зои вздохнула и взяла тряпку, валяющуюся в углу.
— Может, я уберу?
— Сама справлюсь.
Зои принялась убираться. От припадочной и перепуганной Буревестник не осталось и следа. Теперь это просто Зои, чересчур энергичная, но теперь ужасно уставшая девочка. Её рыжие локоны свалялись и безжизненно повисли. Я пожала плечами и вышла.
— Тебе придется признать это. Сандра, ты сволочь.
Я в удивлении смотрю на психиатра. Она смотрит на меня поверх новеньких очков в роговой оправе.
— Не смотри на меня так, Сандра. Ты отталкивала человека, который тебя любит. А когда он умер, чувство вины заставило тебя слететь с катушек.
— Когда он умер, я ничего не чувствовала.
— У тебя по-прежнему галлюцинации?
— Нет.
— Как это? — она приподняла брови, — За несколько дней всё прекратилось? Так не бывает.
— А у меня бывает.
— Тогда что ты теперь чувствуешь?
— Боль. Горечь. Я хочу умереть. Я хочу рыдать на его могиле. Я хочу резать всех вокруг. Я хочу резать себя.
— Это хороший знак. Ты на пути к восстановлению. Знаешь, какая наивысшая точка боли?
— Равнодушие.
— Верно. Тебе настолько было больно, что ты ничего не чувствовала. Самоубийцы перед смертью похожи на роботов — ни эмоций, ни слез, ни злости. Только тупое остервенение. Или вообще ничего.
— Тот мальчик с деперсонализацией… Когда он рассказывал о смерти подруги, он это делал таким будничным тоном, будто пересказывал сюжет фильма.
— Вот именно. Когда ты только сюда попала, ты рассказывала о Марке точно таким же тоном. Твои глаза ничего не выражали, только скуку. А сейчас я в них вижу боль.
— Может, мне не стоило…?
— Это привело бы к ещё более плачевным последствиям. Деперсонализация, дереализация, кататония. Я очень много таких случаев видела. В конце концов пациент либо кончал жизнь самоубийством, либо становился овощем.
— Мне какая разница? Лучше так.
— Поверь, в жизни овоща нет ничего хорошего. Ты выздоровеешь. Ты сможешь выкарабкаться, поверь.
Я пожала плечами. Не стала ей говорить, что выздоравливать я не горю желанием, потому что видела воодушевление в её глазах. Ей нравится быть феей-целительницей? Что ж, не буду мешать, итак уже слишком много сердец разбила.
— Ты бы хотела встречать Новый год или Рождество здесь?
Зои кашлянула в кулак, закутавшись ещё больше в одеяло. Она была вся красная и горячая, но говорила, что холодно. Тоже самое чувствовала и Кларисса. Да и у меня что-то горло болело. Но мы все храбро держались, наслушавшись рассказов Клариссы об ужасах инфекционного отделения. За окном был ветер вперемешку с мокрым снегом. И даже в такую погоду кто-то гулял в саду. Я рассеянно смотрела на старое дерево, раскинувшее свои ветви, и на его толстые корни. В его дупле вполне мог поместиться человек. Оттуда пара глаз на меня смотрела так пристально. Я вздрогнула и отвернулась.
— Я хочу взять бензопилу и всех перерезать на канун Рождества, — хмуро сказала я.
— Ха-ха-ха-ха!!! — нервно рассмеялась Зои, — Да ты жжешь!
Девочки смеялись, и с каждым их «ха-ха» мне становилось грустнее и грустнее.
Тем временем болезнь расползалась. Вскоре вся больница ходила с соплями. Ну, почти. То тут, то там слышался кашель, звук ингалятора, сморкание. Мы ходили в нескольких слоях одежды и были похожи на пингвинчиков. Мы лишились Клариссы и Сары. Клариссу санитары чуть ли не волокли по коридору больницы, а так отчаянно вырывалась, кусалась, пиналась и орала дурным голосом. Сара была спокойна, как дзен-буддист, она гордо восседала на инвалидной коляске, пока её катили санитары.
По ночам девочки окуривали кабинет и там пахло пряностями и какими-то незнакомыми мне травами, но этот аромат исчезал с рассветом — бледным, светло-малиновым, лениво пробирающимся сквозь белые шторы и окна, покрытые инеем и слоем грязи. Круглые сутки нас сопровождал траурный вой ветра в трубах и поступь эпидемии, всегда нежданной и неуместной. А ночью мороз трещал в саду, порошил землю снегом, сковывал лужи льдом. Иногда можно было услышать, как мошкара жужжала и билась в истерике о стекло, но какого хрена она тут забыла поздней осенью?