Гуманитарное вторжение. Глобальное развитие в Афганистане времен холодной войны

Различие между внутренним и внешним было стерто, что повлекло за собой катастрофические последствия для афганцев. В марте 1981 года таджикский пограничник Анвар Халиков, служивший на юге Туркменистана заместителем начальника Тахта-Базарского пограничного отряда по разведке, узнал, что пограничный наряд в составе двух человек не вернулся с задания[974]. Халиков отправил вертолеты на поиск своих людей, опасаясь, что их похитили афганские бандиты во главе с неким Мадкаримом. «После получения этих данных проверили личность Мадкарима и установили, что он несколько лет назад был задержан за нарушение границы, осужден по подозрению в шпионаже, отбывал наказание на спецпоселении в Иркутской области, имел сожительницу и дочь, выучил русский язык. По репатриации его передали афганским властям. Владея русским языком, под предлогом выпаса скота он часто появлялся у линии границы, что использовалось главарем банды для проведения акции по захвату пограничного наряда»[975]. Используя наскоро собранный отряд, состоявший из шестидесяти вооруженных афганских пастухов-туркменов, Халиков отыскал Мадкарима и двух его жен (одну русскую, другую афганку) в его убежище. Он «отрицал организацию убийства наших солдат, скрывал знание русского языка», — вспоминал Халиков. Мадкарима этапировали в Меймане, где начальник местного отделения афганской службы безопасности приказал тут же на аэродроме расстрелять его[976].

Этот инцидент показывает, что переопределение пограничных территорий создавало новые пространственно-временные зоны, где афганцев можно было убивать без суда и следствия[977]. Чрезвычайная ситуация позволила временно приостановить ограничения, действовавшие на советской границе по части въезда, что позволило афганским беженцам проникать на советскую территорию. Но то же чрезвычайное положение оправдывало длительную охоту за Мадкаримом, которой занимались как «внутренние» афганские, так и «зарубежные» советские части, хотя сам он не покидал афганскую территорию. Тот факт, что «граница» оказывалась размытым явлением, к которому имели отношение туркменские племена, советские пограничники и афганские спецслужбы, не играл большой роли. Переопределение афганского севера как пространства чрезвычайной транснациональной ситуации означало, что афганцы могли законным образом попадать в Советский Союз — или, по крайней мере, в его погранзону, — даже физически оставаясь за его пределами. Что характерно, когда Мадкарим находился «внутри» СССР, он мог не только там жить, но и представлять себе свое будущее. Когда же он был выброшен в межеумное пространство, одновременно «иностранное» (Афганистан) и «внутреннее» (погранзона), то потерял даже те гарантии, какие есть у узников ГУЛАГа. Практики крайнего насилия вырвались из пограничных пространств, «создававших управляющую логику противопоставления „внутри“ и „снаружи“, от которой они зависели»[978].

Тем не менее условия безопасности на севере ухудшались[979]. Из 24 районов во всей северной зоне кабульское правительство контролировало всего семь. В Балхе сотрудники НДПА могли войти только в десять из 455 кишлаков провинции «без сопровождения бронетехники и воинских частей». Менее чем за год моджахеды убили более ста членов ДОМА. В Дехи-Кази «захвачены двое больных парализованных крестьян, которые за сотрудничество с народной властью (они получили землю феодала) были разделены на части»; «в г. Меймане (провинция Фарьяб) зверски замучены и убиты три сестры-учительницы за то, что несмотря на неоднократные угрозы со стороны бандитов продолжали занятия в школе и сняли паранджу»[980]. В Горно-нефтяном техникуме Мазари-Шарифа продолжали готовить инженеров, но студенты были почти исключительно родом из самого города, так как молодые люди из сельской местности опасались приезжать на занятия. Боевики угрожали убить тех, кто посещал это учебное заведение, а у многих из продолжавших учиться нарастали антисоветские настроения[981].