Гуманитарное вторжение. Глобальное развитие в Афганистане времен холодной войны

Пока поддерживаемые Пакистаном отряды вели бои за Кабул, в Кандагаре ситуация, которой когда-то управляли советники из СССР, вышла из-под контроля. «Дорога из Кандагара в Кветту, являющаяся важнейшим звеном экономики Кандагара, контролировалась многочисленными вооруженными отрядами, и каждый взимал мзду с дальнобойщиков и других проезжающих»[1256]. Устав поддерживать Гульбеддина Хекматияра, но не доверяя и местным полевым командирам, не дававшим пакистанцам права на транзитный проезд грузовиков, пакистанская военная верхушка начала переговоры с так называемыми талибами — воинствующими исламистами, выучившимися в пакистанских медресе, — об освобождении дорог для проезда пакистанских дальнобойщиков. 12 октября 1994 года ополченцы-талибы захватили Спинбульдак, а 4 ноября — Кандагар. В декабре 1994 года они установили систему единого платного проезда на дороге Кветта — Кандагар, открыв маршрут для пакистанских грузов. Вскоре правительство Беназир Бхутто установило торговые связи с Туркменистаном.

Талибы продвигались все дальше на север и 26 сентября 1996 года захватили Кабул. Теперь Наджибулла был действительно обречен: после того как персонал миссии ООН улетел из города последним рейсом, отряды талибов ворвались в здание. «На следующее утро Наджибулла и его брат были найдены повешенными на посту ДПС на кольцевой развязке „Ариана“ в центре Кабула. Труп Наджибуллы был связан веревками, чтобы не развалился. В рот и в карманы ему насовали банкноты, из ноздрей его брата торчали пучки сигарет, что символизировало продажность и предательство»[1257].

Публичное надругательство талибов над телом Наджибуллы, не говоря уже о месте, из которого похитили бывшего президента, весьма показательно. Захир-шах и Дауд представляли персоязычное государство, отчужденное от пуштунского населения Афганистана и в то же время интегрированное в международную систему; Тараки и Амин предприняли неудачную попытку превратить Афганистан в пуштунское национальное государство, отвергавшее интернационализм; Наджибулла, как реформатор, попытался заставить кабульский режим говорить, действовать и существовать по-пуштунски и в то же время вписаться в нелиберальные интернационалистские структуры. Наконец, возникшее на короткое время окно возможностей — благодаря трансформации ООН и осаде Кабула моджахедами — позволило Афганистану предстать на международной арене в качестве Исламского Государства Афганистан (как назывался преемник ДРА), которое вступило в ту самую организацию, чья кабульская миссия дала убежище Наджибулле. Теперь, однако, ситуация, в которой еще недавно пребывали Наджибулла, Исламское Государство Афганистан и признававшая их обоих ООН, разом поменялась: восторжествовала перелицованная идея афганского государства под властью пуштунов — государства, которое поддерживало только прямые двусторонние международные отношения с избранными партнерами. Такая концепция подразумевала полный разрыв традиционных отношений Афганистана с миром. Лидер талибов Мохаммад Омар пренебрег Кабулом и почти безвыездно проживал в Кандагаре, бывшей столице Дурранийской империи и одновременно — святом месте, где хранится мантия пророка Мухаммеда. Публично облачившись в эту мантию в 1996 году, Омар принял новый титул. В отличие от Тараки, он не стал объявлять себя «вождем пуштунов». В отличие от всех лидеров Афганистана, начиная с Дост-Мухаммед-хана и заканчивая Амануллой, он не величал себя эмиром — сувереном, который проводит волю Аллаха в пределах вверенного ему государства. Он даже не называл себя «шахом» — персидским наименованием монарха, которое использовали Аманулла и мусахибанская элита. Омар избрал для себя арабский термин «амир аль-муминин» (повелитель правоверных), что узаконивало его правление не через государство, а через транснациональную религиозную общину. Вместо персидского, французского или английского языков, которые раньше помогали афганским лидерам приобщиться к международной системе, мулла Омар говорил только на пушту и по-арабски и почти не встречался с чужаками. Тем не менее «высокий средневековый подход» талибов был не столько прямым отказом от «высокой современности», сколько патиной неотрадиционалистских практик, приложенных к постмодернистскому государству. Отвергнув территориальные идеи национального государства, талибы создали «мобильное государство», где ведущую роль играл шариатский суд; государство, передвигавшееся на японских пикапах и защищавшее себя советским оружием.