Гуманитарное вторжение. Глобальное развитие в Афганистане времен холодной войны

Пакистан обезвредил пуштунский национализм. Когда заместитель главы посольства США в Исламабаде посетил управляемый талибами Кандагар, его вывод был однозначным: «Для интересов Пакистана правительство талибов в Кабуле было бы настолько идеальным, насколько это вообще возможно в Афганистане. Несмотря на то что движение „Талибан“ — пуштунское, оно, похоже, не посягает на ту часть „Пахтунистана“, которая остается на пакистанской стороне от линии Дюранда. Таким образом, этнический фактор при правительстве талибов сыграет положительную, а не отрицательную роль, как в прошлом»[1258]. Пуштунская государственность была преобразована и реализована в сотрудничестве с пенджабцами. Исламабад наконец обрел желанную стратегическую безопасность. Джалалуддин Хаккани подтвердил: «На восточной границе Пакистана находится Индия — вечный враг Пакистана. Благодаря правительству талибов в Афганистане Пакистан имеет непревзойденную стратегическую глубину в две тысячи триста километров»[1259]. К концу 1990‐х годов талибы захватили бóльшую часть севера и Хазараджата, попутно расправляясь с шиитами. Независимыми оставались только небольшие участки на северо-востоке Афганистана, такие как Панджшерская долина. Оттуда Ахмад Шах Масуд написал открытое письмо американскому народу, где говорилось: «Афганистан уже во второй раз за одно десятилетие стал оккупированной страной»[1260].

И Масуд был прав. У афганского государства имелись весьма ограниченные возможности для международного сотрудничества. Как ни парадоксально, в то самое время как зерновые поставки ООН подпитывали захваченный Кабул, место Афганистана на Генеральной Ассамблее ООН продолжало занимать Исламское Государство Афганистан, а не «эмират» талибов, который признали только Пакистан, Саудовская Аравия и ОАЭ. При этом кабульский режим не был всего лишь марионеткой в руках своих покровителей: как ни давил Эр-Рияд на талибов, чтобы заставить их выдать бывшего саудовского подданного Усаму бен Ладена, те отказывались это сделать, даже рискуя потерять помощь Саудовской Аравии[1261]. Отношения с другими соседями были нестабильными. После того как этнические туркмены бежали от талибов в соседний Туркменистан, Ашхабад выполнил требования Кабула вернуть беженцев, которые затем были убиты[1262]. Режим Туркменбаши провел с талибами несколько неформальных переговоров на высоком уровне о прокладке трубопроводов, но от официального дипломатического признания уклонился. Отношения с шиитским Ираном были намного хуже: когда в августе 1998 года войска талибов захватили северный город Мазари-Шариф, они не только уничтожили шиитов-хазарейцев, но и ворвались в иранское консульство, где убили иранских дипломатов и журналистов[1263]. Иран сосредоточил на границе 70 тысяч солдат, но в конечном итоге отказался от интервенции, которая должна была поддержать Масуда и ополченцев-шиитов.

Тем не менее оказание гуманитарной помощи продолжалось. Агентства ООН доставляли сотни тысяч тонн продовольствия, делали афганским детям прививки против полиомиелита, осуществляли образовательные программы (в том числе по домашнему обучению девочек)[1264]. Некоторые НПО, в том числе Шведский комитет по Афганистану, продолжали работать в стране, хотя отношение талибов к ним было неровным. Шведы отвечали им полной взаимностью. «К ним трудно было относиться с симпатией — они глупы и высокомерны», — вспоминает Бёрье Алмквист о своих собеседниках из движения Талибан. В отчете ШКА содержится такой вывод: «„Талибан“ представляет политическую власть государства, но административная функция у этого государства практически отсутствует». И хотя у некоторых министров было «понимание того, что такое государство, но сомнительно, чтобы представления верхушки талибов о государстве выходили за узкие пределы шариата»[1265].