Гуру и ученик

Его либо завораживают чистые абстракции или идеи высшего опыта, либо захватывают «практики», создающие иллюзию того, что он достиг каких-то «высот». Как следствие, он живёт в псевдодуховной атмосфере, которая лишь способствует росту его эго (о чём он даже не подозревает!) под видом высокопарных разговоров о Пустоте и Не-Сущем. С высоты своего аристократического «просветления» он жёстко критикует тех, кто, по его мнению, остаётся на низком уровне мифов и ритуалов, не осознавая, что сам он также одержим мифом, ещё более отдаляющим его от Истины, чем мифы, которые он выявляет в других.

Джняна и бхакти не являются «состояниями ума»: на глубинном уровне они суть опыт Полноты. Пока они затрагивают лишь одну сторону человеческой природы — к примеру, разум и эмоции, — мы можем быть уверены, что человек ещё очень далёк от реального опыта. Для Индии духовный опыт невозможно отделить от фундаментального обращения и мумукшутвы, желания спасения, неизбежно приводящего нас во внутренний центр нашего существа, интегрирующего наше бытие через выбор вечного, питья, и подчинение всей деятельности тела поиску освобождения, мокше. Более того, опыт Я идентичен спасению, т. е. собственно высшей цели. Это экзистенциальное освобождение не имеет ничего общего с чисто интеллектуальным знанием классического гностицизма или с ритуальными посвящениями греческих мистерий. Оно представляет собой соединение личности с её собственными глубинами, возвращение к «источнику своего происхождения», как говорил Рамана Махарши, в полной свободе и открытости Духу.

Ближайший эквивалент этому опыту освобождения, который мы можем найти в западной духовной традиции, — μετανοια[57], обращение, занимающее центральное положение в послании Евангелия.

В обоих случаях мы имеем дело с опытом полноты, в котором человек пробуждается к самому себе и вновь обращается к точке происхождения в глубине своего существа, достигая затем самых пределов своей личности. Евангельское обращение, как и ведантический опыт, вырывают человека из всех уз, которые связывают его изнутри и снаружи. Поистине, этот опыт Духа, в котором христианин освобождается от своей эгоцентрической обусловленности, направляет его взор внутрь, к Отцу, изначальному Источнику, и вовне, к братьям-людям. Таким образом, он открывается во всей своей полноте через единственное и одновременно двустороннее преодоление себя вместе с Иисусом, полностью послушным Отцу и в готовности, подобно Иисусу, отдать свою жизнь за других.

Многие пытаются противопоставить индийскую мудрость христианству на основании того, что первая есть джняна, созерцание, а вторая — карма, добрые дела. Однажды Виноба Бхаве[58] в своей речи в Тамил-Наду призвал сочетать мудрость, джняну веданты, любовь, бхакти тамильских мистиков и добрые дела, карму Евангелия. В реальности джняна, бхакти и карма суть лишь пути, марга, которые должны в обязательном порядке вести к чему-то, находящемуся за их пределами. Тот, кто превращает путь в самоцель, никогда не закончит своего путешествия. Существует множество путей, соответствующих различным типам темперамента и призвания. Однако тот, кто гордится, что идёт путём джняны, двигается в противоположном от высшей цели направлении. Кроме того, ни один из путей не возможен без других, и прогресс на пути кармы — это основа подлинного прогресса на пути бхакти или джняны, точка, в которой глубокая мудрость евангельского пути становится более очевидной. Джняна, бхакти и карма могут быть эффективны лишь тогда, когда становятся отражением на уровне мысли, эмоций и действия света, уже осветившего глубины человеческого существа. Вдохновение для них исходит из этих глубин, все они принадлежат к царству знаков, знаки же должны вести за пределы самих себя — такова их природа.

Возникает вопрос: если фундаментальный христианский и подлинный ведантический опыт имеют столько точек соприкосновения, почему же их формулировки так разнятся и кажутся во многом несовместимыми даже с учётом интеллектуальных и культурных контекстов, которыми они обусловлены?

Данного краткого предисловия недостаточно для обсуждения этого вопроса. Но нельзя ли предположить, что сама эта проблема, исходящая из гипотезы (унаследованной от греков) о том, что любую дилемму можно разрешить на уровне рассуждений, ложна?

Совершенно понятно, что на уровне идей, на спекулятивном уровне этот спор не может быть разрешён. Опыт Иисуса, лежащий в основе любого подлинного христианского опыта, точно так же, как и опыт индийских джняни, носит экзистенциальный характер. Возможно, мысль и вправду способна передать отблески этого опыта и указать бодрствующему человеку, жаждущему спасения, направление для личного пути к нему и участия в нём. Однако ни одна концепция не может определить и, тем более, передать этот опыт. Если же оба они невыразимы, какая же мысль может сравнить и оценить их?