Гусси. Защитница с огненной скрипкой

Я сердито протопала на кухню. Чтобы успокоиться, я решила заняться приготовлением обеда – из тех жалких запасов, какие нашлись в доме. Я отвратительно себя чувствовала, была злой и измученной. Шея и горло ужасно болели, после того как меня едва не задушили, и больше всего мне бы хотелось рухнуть на кровать и не просыпаться как минимум неделю. Сверчок уже дремал, свернувшись клубком на полу, мой наивернейший друг. Он сегодня спас мне жизнь – это точно. Да вдобавок я уже начинала раскаиваться в том, что так набросилась на Ангелину. Она и правда хотела помочь, верно? И я бы соврала, если бы сказала, что не стыдилась самой себя.

Пока мы сидели за обедом (подгоревшие лепёшки, солонина и несколько недожаренных яиц), Ангелина вела себя тихо и избегала встречаться со мной взглядом, как будто мучилась от вопроса, который не смела задать мне вслух. Терпеть не могу таких тихонь. Хочешь что-то узнать – валяй, спрашивай. Иначе зачем бы Тот, Кто Слушает, наделил нас речью? Наконец я не выдержала и спросила сама.

– Что с тобой, Ангелина?

Она поднесла ко рту лепёшку – прямо скажем, отвратительную на вкус.

– Ох, ничего.

– Отлично. Именно так и я подумала.

Ангелина вздохнула и посмотрела на меня. Она пощёлкала языком, как будто набиралась храбрости.

– В общем, это насчёт твоих снов.

– Моих снов? А при чём тут вообще мои сны?

– Это просто… понимаешь, Павлиний глаз – очень сильный инструмент. Инструмент для гадания. Я думаю, что с его помощью могла бы заглянуть в твои сны – если ты захочешь. И когда я их увижу, то, скорее всего, сумею найти то место, которое тебе снится.

– И что, ты сможешь найти то место, откуда я родом?

– Может быть.

Наверное, мне следовало подумать, прежде чем сказать то, что я сказала, но я точно этого не сделала. Может, я слишком устала в тот день, или я вообще плохо соображаю – не знаю.

– Но если Павлиний глаз обладает такой силой, – сказала я, – почему ты до сих пор не нашла своих родных?

Улыбка на лице Ангелины мгновенно погасла.

– Ну он не настолько надёжен. С волшебством всегда так. Просто я могла бы попытаться. – Она уткнулась взглядом в стол. – Ты права. Это было глупо. Не знаю, зачем я вообще это предложила.

И как же я не подумала, прежде чем так говорить?

– Нет. Это вовсе не глупо. И я верю в тебя и в то, что ты на многое способна. Я просто… знаешь… давай пока сосредоточимся на чём-то одном, на том, чтобы найти твоих родных, хорошо?

– Хорошо, – вздохнула она. – Да, это будет правильно.

– Я могу тебе чем-то помочь?

– Ты и так сделала более чем достаточно.

Ангелина встала и вернулась к своим книгам, завесив лицо этой своей рыжей копной волос.

Пожалуй, будет слишком мягко сказать, что я чувствовала себя паршиво. Вернее будет, что я чувствовала себя кучкой отбросов на дне самого вонючего нужника. Я чувствовала себя такой дрянью, на которую даже навозная муха садиться побрезгует. Ну почему я не умею держать рот на замке?

Пока я возилась с посудой, Ангелина повторила свой обряд с Павлиньим глазом и чёрным пером. Я не заметила, как стала следить за её работой: она не столько повторяла старые Ритуалы, сколько создавала свои, что-то меняя, внося новые шаги в те обряды, которые я сама знала назубок. Даже если Павлиний глаз был средоточием грубой силы, я чувствовала её даже отсюда, из кухни. Откуда она могла научиться таким приёмам? Потому что это было совершенно ясно: её кто-то учил, и его школа не имела ничего общего с дедушкой Вдовой или его книгами. Какой бы доморощенной ни была эта волшба, она определённо имела свою технику и упорядоченность.

Я уже убрала посуду и легла спать, а мягкий шёпот Ангелины так и звучал из угла, следуя незнакомому обряду, который мне вряд ли удастся понять.

Той ночью мне приснился сон.

Я снова была птицей, чайкой, парившей над обломками кораблекрушения, под копьями молний и холодным ливнем. Почему я не пыталась найти укрытие и приют? Почему я не искала безопасности среди скал? Потому что я хотела увидеть. Я хотела увидеть пострадавших от кораблекрушения: мужчин, женщин и детей, низвергнутых в ледяную пучину. Я хотела увидеть, как они бьются и борются с волнами изо всех сил, как вздымается и падает вниз тяжёлое судно, и качается с борта на борт, зависнув между двумя стихиями, и его увенчанная белыми парусами мачта последней виднеется над водой, как палец человека, погружающегося на глубину.

А потом ничего.

Море дико бесновалось, взметая до небес брызги и пену, и я полетела прочь, высоко над этой стихией, и над женщиной, едва успевшей забросить на скалу младенца, прежде чем течение ухватило её за ногу, как коварная рука, и утащило обратно, в океан, в ледяные глубины, в неведомый подводный мир, откуда нет возврата – и никто больше не видел её в этой жизни.

Бросившую плачущего младенца на голых скалах.

Глава 15