Homo ludens

Л. М. Розенблюм, научные знания, чутье и опыт которой неоспоримы, пишет: «Книгам Паперного о Чехове предстоит долгая жизнь». Исследовательские труды Паперного, такие как «“Про это”. Три рукописи поэмы», «Блок и Чехов», «Поэтический образ у Маяковского», «Дом и мир», «Записные книжки Чехова», «“Тайна сия…” Любовь у Чехова», будут жить так долго, как долго будет существовать потребность в изучении истории литературы. Лучшие работы Паперного никого не повторяют, привораживают словесным мастерством, обаянием личности автора, их хочется читать и перечитывать.

Вообще-то труд напрасный сравнивать кислое с соленым. Что лучше – серьезное или смешное, научное или художественное? В руках мастера лучше то и другое.

Пишущий о поэзии оказывается в незавидном положении: ему невольно приходится вступать в творческое состязание с поэтом. В результате поэт всегда побеждает. Избежать поражения – не соревноваться с ним, а создавать свое собственное произведение по поводу того или иного поэтического текста. З. С. так почти всегда и поступает. Его разборы, вошедшие в книгу «Единое слово», близки к художественному творчеству. Перечитываю некоторые из них и кожей осязаю, насколько глубоко он погружен в стихию поиска слов, у которых, как говорят, нет замены. Слово, язык в целом для него – первородная среда, из которой произрастает дерево жизни. В процессе поиска «ежедневно по-новому любимого слова» (Маяковский) Паперный, я думаю, обретал внутреннюю свободу, выручавшую его в разных обстоятельствах жизни.

Максимилиан Волошин полагал, что искусство драгоценно лишь постольку, поскольку оно игра. Знаком ли был З. С. с этим высказыванием, неизвестно. Но мыслил он так же, когда подчеркивал преобразующую, животворную силу игры: «В мире игры все меняет свой смысл и облик». Горький опыт советской литературы показал: без игрового фермента поэзия и ее критика впадают в морализаторство, превращаясь в придаток идеологии. Игра – бегство от казенщины и рутины. Придуманное Чуковским слово «канцелярит» напоминало Паперному тяжелую болезнь вроде какого-нибудь полиартрита. Игра оберегает от психических расстройств, от зомбирующего действия государственной пропаганды (от путинщины, наконец). «Самозабвенно отплясывающие слова» – это сказано о сказках Чуковского, но они характеризуют и самого Паперного. Его произведения, и не только юмористические, пестрят выражениями, рожденными не иначе как игрой воображения. Например:

• Строчка – как сухие оружейные щелчки;

• Девятибалльный шторм радости;

• Головокружительная карусель счастья;

• Аплодисменты срываются, как шумные птицы с карнизов;

• Есть поэты, которые держатся, раскланиваются, будто сегодня у них круглая дата;

• Юмор, шутка, анекдот у большого писателя – как маленький парашютик, вытягивающий большой –

важную мысль;

• Человек, умирая, переходит границу жизни и смерти. Но Светлову выпал страшный удел: долго жить на самой этой границе. Как камень, сорвавшийся с крыши, который не падает, а непонятно как, вопреки всему парит в воздухе;

• Инстинкт единственного слова;

• Синоним – это «и. о.» настоящего слова;

• Обетованная статья;

• Бескорыстие чистого листа;

• У иного такого пишущего даже не скоропись, а борзопись, резвопись, лихопись;

• Этакий коновал, воображающий себя нейрохирургом;

• Петр женился на Марии, а она, в свою очередь, вышла за него замуж;

• В этом стихотворении поэт говорит о том, что он помнит чудное мгновенье, когда перед ним явилась она;

• Поэт говорит, что недаром вздрогнул;

• Автор выражает готовность волком выгрызть бюрократизм;

• Поэт идет по миру, как пó миру (о Цветаевой).

Да, пишущий о поэзии вторичен по отношению к поэту. Правда, если он не Чуковский, не Эйхенбаум, не Якобсон, не Эткинд, не Паперный.