I

- Знать нечего, - отвечала та, слегка повернув голову назад, - заблудшая овца и только.

Она видела, как облака в вышине озарились розовыми лучами, и первый щебет птиц,

пробующий на звучность утреннюю прохладу, торопил её шаг. И столь же быстро она

прокручивала в голове предстоящие дела. Что нужно было еще успеть в деревню, купить пшена и

молока на утро, и всё это прежде, чем проснется Рапунцель. И свечи. Свечи, которых в запасе

осталось, наверное, всего несколько штук. Готель ненадолго остановилась перевести дыхание и

посмотрела на гаснущие в небе звезды:

- Почему я зову её Рапунцель? - чуть слышно проговорила она себе под нос и заторопилась

дальше.

Но сейчас её больше волновало другое. Её привязанность к Кристофу, изначально явившаяся

ей лишь плотской утехой, с каждым годом перерастала в зависимость его присутствия и внимания.

Она ловила себя на этой мысли, когда выбирала к выходу платье или расчесывала перед зеркалом

волосы; когда спешила сготовить ужин и неотрывно следила за закатом солнца.

- Не будешь есть кашу, тебя спасет Парцифаль, - глядя на ребенка через туринское зеркало,

строго проговорила Готель.

- А почему меня надо спасать? - положив в рот щедрую ложку каши, спросила девочка, и

Готель невольно улыбнулась, очередной раз взглянув в зеркало на свое непорочное дитя.

Затем отложила расческу, старательно расправила на талии складки нового платья,

разбросала за плечами свои черные волосы и, со вниманием приблизившись лицом к зеркалу,

задумчиво произнесла:

- Каждая женщина, хоть раз в жизни, мечтает, чтобы её спасли.

И Готель мечтала. Она надеялась, что Кристоф - этот прекрасный мужчина, возможно

последний мужчина, который любил её в её жизни, станет той некогда упущенной возможностью

исправить то, чего она не успела исправить прежде.

- Я люблю вас, - сказала она вдруг в темноте.

Кристоф подался к ней, но она в испуге отдалилась прочь.

- Но вы уйдете, - вернулся он назад.

- Простите, - заплакала Готель, - просто мне кажется, я этого еще никому не говорила.

- Вы словно сожалеете о том, - осторожно заметил тот.

- Простите, - плакала она, - простите меня.

- Но за что? - недоумевал мужчина.

- Простите, прошу вас, - разрыдалась она, - просто простите.

Эта сцена вынудила Кристофа зажечь в доме все свечи и принести холодной воды своей

каянице.

- Могу ли я отпустить вас? - спросил он, когда та немного пришла в себя.

- Да, - закивала головой Готель, - я в порядке.

Она прятала в сторону распухшие глаза и спешила выскочить за порог. Под впечатления,

слезами и раздумьями обратная дорога прошла совершенно незаметно. И, наконец, пройдя через

ущелье, Готель была вернуться в этот мирок, созданный ею и лишь ею судимый.

- Боже милостивый, - услышала она в следующую секунду прямо за спиной.

Она обернулась и в нескольких шагах увидела Кристофа, с неподдельным восхищением

созерцающего башню.

- Что…, что ты тут делаешь? - с большими испуганными глазами заговорила она как можно

тише, при этом подняв ему навстречу руки, словно пыталась что-то остановить или предотвратить.

- Хотел увидеть рапунцель, - улыбнулся он.

- Нет. Тебе не стоило этого делать, - чуть живая проговорила она.

- Я не мог, отпустить вас одну после вашего срыва.

- Тебе не стоило этого делать, - всем сердцем досадуя, повторила она.

Её глаза были переполнены паникой, она перебирала в воздухе пальцами, как по струнном

своих мыслей, судорожно отыскивая в уме способ сохранить оба свои мира, но с каждым

мгновение её лицо всё больше наполнялось отчаянием и горькой решимостью; и, наконец, сделав

единственно возможный для себя выбор, она бросилась к Кристофу, со всех сил прижавшись к его

груди.

- Но как же твоя любовь, - прошептал он в её лицо совсем тихо.

- Прости, - заплакала она, - слишком рано, я пока не готова её отдать.

Она целовала его лицо, пока глаза его не закрылись, а обессиленное тело не легло на

утреннюю росу. Готель упала рядом с ним на колени и гладила его по рубахе и лоб, губы, и

плакала над ним.

- Прости, прости, - повторяла она, захлебываясь слезами, но вдруг затихла и, собрав воедино

всю свою злость, ударила его кулаком, с рукоятью залитого кровью клинка, по груди, - ты бы

понравился ей! - прорычала она и, словно испугавшись сама себя, быстро взглянула на башню.

Солнце уже стояло высоко и капельки крови начали присыхать на сверкающем лезвии

Эмерика. Готель медленно поднялась с земли, её руки сильно дрожали, а весь перед её нового

платья грубел, темнел и становился бордовым. Если бы девочка сейчас выглянула в окно, она бы

увидела страшную картину; придя к этой мысли, Готель, не мешкая, взяла мертвого Кристофа за

руки и оттащила в сторону от окна. Она знала, что уже никогда не сможет рассчитывать на Божью

благосклонность, тем не менее, поднимая ступенями башни, она молилась, чтобы Мария еще

спала и не видела её возвращения.

- Камин, - улыбнулась девочка, выйдя из детской и потирая кулачками сонные глаза, - солнце

же! - на её лице было почти радостное удивление, как бывает в день праздника или когда в доме