I

похороненный здесь же, в парке. Также, из рассказов аббатисы стало ясно, что сила её была в

десятках учеников Пьера, которые теперь во многих городах стояли у вершин церковной власти.

Более усвоить девушка не могла, поскольку все её сознание занимали непрочитанное письмо в

монастыре Аржантёй, да голод, уверенно растущий в её желудке; и к тому моменту, как в

столовой подали завтрак, Готель была уже голодна, как волк. Сестра Элоиза настаивала, чтобы

девушка осталась хоть на день отдохнуть, но дорога и так была не близкой (аббатство находилось

почти в Труа), а ждать еще один день, чтобы, наконец, прочитать заветное письмо, у Готель

просто не хватило бы сил. После нескольких часов сна в одной из опочивален, она простилась с

аббатисой и отправилась в обратный путь. Девушка молила Сару Кали и всех уже известных ей

католических Святых, чтобы дорога была гладкой, и чтобы экипаж успел до наступления ночи

добраться в Аржантёй; задерживаться даже на ночь у себя в Париже она не хотела.

Как то ни странно, всю дорогу от аббатства до монастыря Готель думала не о Раймунде, а о

сестре Элоизе. Как могла она, ведающая двумя Божьими домами, быть столь терпимой к мирской

жизни, да и сама вести себя за стенами храма, как того желала? Она толковала свою веру, как

инструмент жизни, а не предмет поклонения; пользовалась ею, как неким ситом, чтобы отделять

худое зерно от хорошего, любить или карать (как это случилось со здоровяком). Знание писания

делало её сильной перед невеждами, и она сжимала в руке эту истину, как воин меч. "Всегда будь

честной, Готель, - учила сестра Элоиза, - и ты всегда будешь правой". Девушка всматривалась в

проходящие экипажем виды и спрашивала себя, сможет ли она когда-нибудь стать такой же

настоящей.

К вечеру начался дождь. Готель просила двигаться быстрее, но дорога уже сделалась грязной

и тяжело проходимой. Промокшие и озябшие от шквалистого ветра, к полуночи прибыли в

Аржантёй; едва лошади остановились, Готель бросила экипаж, дорожные размышления и

побежала к себе в келью. Она наспех зажгла единственную на окне свечу и увидела лежащее

рядом письмо. Какое-то время она все еще смотрела на него, не шевелясь, но потом в одно

мгновение схватила его и развернула. Приблизившись к свету, она бежала по нему глазами,

жадно, и с её волос на бумагу капала дождевая вода.

"Дорогая, Готель! Я понимаю, что мои юные годы не дают вам почувствовать во мне

будущей опоры, и мой юный характер пока бывает неустойчив. Я стану лучше, когда подрасту.

Однако мне сказочно повезло и уже сейчас я знаю, что нет более прекрасного создания на свете,

которому я хотел бы покориться и сделать все, что мне под силу, чтобы вы обрели то, чего всегда

искали.

Я был в лесу и слышал, как шелестит листва, и кричал о вас небесам. Всё здесь: небо и

солнце, и птицы ждут вас; я им сказал, что есть на свете та, чей аромат делает лес дивным раем, в

чьих руках земной сок делается слаще и цвет полей становится подобен божественному саду. Я

утонул в печали моря, незнающего вашего тепла. Я здесь один, без вас, и потому молю ответить

добрыми словами. Пусть вы решите, быть мне лишь подругой. Я буду засыпать у ваших ног, и

пить из ваших рук, и слушать как стучится ваше сердце. Я буду вами дорожить, делиться с вами

самым сокровенным и слушать ваш чудесный смех. А если вы решите быть любимой, я встречу

вас, целуя ваши руки, и если вы позволите того, я стану обнимать вас каждый день и утро, и

проводить у вас в покоях ночь, и каждый вздох беречь, пока вы спите.

Я смел, пока пишу, но знаю, что, увидев вас, я растеряю все слова и буду нем как тень, хоть

слеп к другим и к остальному. Но что во мне все ещё будет неизменно, так это чувство к вам. Я

жду от вас ответа и молюсь богам.

Раймунд, ваш друг и ваш слуга".

"Мой милый друг! Вы мне своим письмом растрогали всю душу. И уж я совсем никак не

ожидала, что с вашей стороны проснутся столь большие чувства. Спасибо вам за теплые слова,

хотя мне показалось, что вы меня сочли почти богиней, которой я, как знаю, не являюсь. Я также

провожу в работе дни и просыпаюсь с первыми лучами. Хвала святым, Париж ко мне стал

благосклонен, и у меня теперь по узкой улице на левом берегу часть дома. Ох, знали б вы, милорд,

как чудно пахнет здесь, когда Гийом в окне напротив печет наутро хлеб! Мне даже кажется порой,

что более в Париже места-то прекрасней нет. Мой дом стоит почти за двадцатью другими от реки,

и здесь почти безлюдно и спокойно, когда как лишь четыре дня назад, должна признаться, когда я

шла к Клеману, то видела, плывущее вдоль берега бездыханное тело гнедого жеребенка. Я больше

там стараюсь не ходить, чтобы не испытывать такого потрясенья вновь. А через улицы и ближе и

приятней, особенно до наступления сентября, когда под летним солнцем нагревалась Сена, на

узких улочках была одна лишь тень и красота, ведь камень между стен хранит прохладу.