I

Но я наверно увлеклась, милорд, простите мне мою не скромность, я знаю, вам любим

Марсель, который мне совсем не ведом. А я так счастлива в Париже, ведь большего желать нельзя;

здесь у меня работа и друзья, и дом, мой милый дом! куда я каждый вечер возвращаюсь. И за

окном моей мансарды уже взошел вьюнок, как в Касселе я видела на храме, и я теперь мечтаю

лишь о том, как он овьет мое пристанище лиловыми цветами. А потому, пишите мне сюда, на

левый берег. Я жду от вас письма, мой милый друг.

Г."

"День добрый, дорогая Готель! Я ваш ответ перечитал сто раз и все никак не начитаюсь. И с

каждым разом больше понимаю, что очарован тем Парижем, которым вы живете. Такой Париж не

виден тем, кто жизнь проводит во дворце или в дороге к таковому. Такой Париж увидеть можно

только с вашего окна поросшего вьюном и слыша запах хлеба из окна напротив. Мне этот образ

стал таким же дорогим, как ваше откровение с природой, когда я видел вас последний раз. Тогда

вы пели солнцу и цветам, и так они тянулись к вам, что мне казалось, жизнь они свою вот-вот

готовы вам отдать, лишь бы еще на миг услышать ваш чудесный голос. Да в тот момент я сам был

очарован! Я засыпаю, его слыша в голове, такой и нежный и певучий, он ласкою живет во мне, и

спать уложит и разбудит. О, Готель! Возвращайтесь дорогая, по вас скучает юг, ведь ваше сердце

так наполнено любовью, что только здесь оно найдет достаточно ответа в гармонии тепла и света.

Марсель, Турин, любой из городов я счастлив буду навещать, лишь только были бы вы ближе.

Мне больно думать о Париже, о том, что морю предпочли вы почти другой конец земли. Но я

увлекся, как и вы писали. Увлекся вами, дорогая. А вы простите мне настойчивость мою, ведь я…,

как видно, вас люблю.

Раймунд."

"Мой милый друг! Теплее, чем признанья ваши, сейчас, пожалуй, ничего и нет. Париж окутал

снег, и я топлю дровами. Мой город стал и чист и пуст, едва найдешь кого-то за дверями, хотя под

белыми снегами он выглядит так сказочно, что взгляд не оторвать и тишину, порой, не хочется

будить словами. Да и сказать по правде, одной лишь собеседницей сейчас является Констанция де

Франс. Клеман в Лионе у кузины, и я хожу к графине, а вечером пишу в Прованс.

Ажурным платьям не сезон, и я шью теплую и грубую одежду, и продаю её почти что за

гроши, а то бывает, отдаю бесплатно продрогшим, обреченным на скитания или просящим

подаяния у берегов льдом скованной реки. Я иногда хочу сама сбежать куда-нибудь, согреться.

Под южным солнцем, например, куда вы так меня зовете, но потом…, потом я вижу их глаза и

благодарственные слезы, и понимаю, что оставь их я, и их погубят даже легкие морозы.

Я жду весны. Дитя тепла. Как вы мне раньше написали, мне юг родней, но более родней весна

- пора природы возрожденья, прилива свежих сил. Когда трава проступит вдруг нежданно, хотя её

все ждали. Это странно, так ждать, но удивиться всё же, что вот она пришла. Весна. Да и подарка

краше нет, чем первый цвет, и признаешь ты сам, не сознавая, она прекрасна. Снова. Как всегда.

А вы пишите про Марсель, мне ваши письма греют душу. Ведь скоро март, а там апрель, и я

забуду лед и стужу.

Г."

"Признаюсь сразу, никогда не видел снежного ковра. Марсель зимой прохладой дышит, но

ночью лишь мороз едва застудит воду. Я прежде слышал про погоду, что здесь бывали холода, и

лед ковал едва-едва, а вот сейчас тепло. Быть может, я еще увижу снег и в этот год, а может, нет.

Одно лишь знаю, дорогая, что брошу скоро все дела, и я клянусь Святым Виктóром, поеду вас

забрать в Прованс. И вам построю дом с вьюном, и чайки в море за окном вам станут так же

дороги, как чары вашего Парижа".

"Мой милый друг, прошу не надо. Я еду на Сицилию весной, к Сибилле. И к вам заеду, я

клянусь, но я прошу не надо вам пускаться в столь далекий путь, когда сама я обещаюсь. И море

посмотрю, и чаек, и даже снег вам привезу, лишь будьте, друг мой, терпеливы".

Их переписка продолжалась всю зиму до самой весны.

Когда вьюн за окном ожил, Готель отнесла его Гийому в дом напротив, туда, где выпекали

хлеб. "Вы сделали нашу улицу красивой", - сказал пекарь, чуть ли не со слезами на глазах. На что

девушка сердечно заверила его, что еще непременно сюда вернется. Она отвезла в Паркле свою

шкатулку с драгоценностями, оставив себе лишь денег на дорогу до Сицилии да свой самородок.

Она сшила замечательное красное платье для Констанции в знак их дружбы. За полгода общения

эти два, по сути, разных человека привязались друг к другу, словно видели в каждом отражение

себя другого. Конечно же, Констанция по природе своей, пусть не извлекая из того ни капли

удовольствия, испытывала легкую, невидимую, и даже вовсе безобидную зависть к успехам

Готель и её новому роману. "Похоже, у маркиза Готии1 появилась первая фаворитка", за

очередным званым обедом играла словами графиня, слегка улыбаясь подруге в знак их общего

секрета. Но при всем этом, её любовь к Готель была куда сильнее, чем врожденное королевское

тщеславие. И она плакала. Плакала по-настоящему, когда Готель сказала, что уезжает; и Готель