И близится ночь

Я вглядывалась вниз, в темноту лестницы, как будто это была вода в ведре, и ее бледное лицо могло всплыть, заколебаться и превратиться в откровение. Но все хорошее во мне знало, что мне не дозволено иметь больше уверенности, чем голословное известие смерти моего брата. Я отвернулась и пошла в музыкальную комнату, где занималась Мэри. На обратном пути к дому мы остановились в саду, обняв друг друга за талию, посмотрели на рощу в конце тропинки и вспомнили, как одиннадцать ночей назад видели красный кружок сигареты нашего брата, переходивший из его губ в его руку, из его руки к губам.

Когда мы вошли к маме, она отняла ладонь от стены и спросила:

– Это оно?

Потом она сказала:

– О мой бедный сын, самый младший из всех. – И снова приложила ладонь к стене. Мама словно прислушивалась своей плотью к отдаленным звукам. Она яростно закричала: – Если бы только смерть была смертью! Если бы мы могли спать, спать и спать! Я не понимаю, почему мы должны быть храбрыми вечно. Стыдно подумать, что в этой войне нет освобождения. И все же Ричард Куин даст все, что у него потребуют. – Она прижала руку к стене, широко раскрыв глаза и разинув рот. – Если он может продолжать давать, значит, требования не слишком велики. Тут я попалась, – выдохнула она, и ее веки опустились, губы сомкнулись, рука упала, и она скатилась по постели к краю кровати.

Из дверного проема выступила Кейт. Ее сильные руки подняли маму обратно на подушки жестом моряка – так утопающего вытаскивают из прибоя. Мама открыла глаза и велела одной из нас немедленно сообщить новость Корделии со словами, что она огорчится больше, чем любая из нас. Это озадачило нас с Мэри, поскольку мы считали это маловероятным и ощущали раздражение оттого, что в такое время нас заставляют вспоминать об отношениях, которые никогда не казались вполне реальными, а теперь воспринимались как неприятно фиктивные. Быть сестрой Ричарда Куина означало обожать его, а Корделия его не обожала. Я сказала, что поеду, но Мэри вышла за мной в коридор и предложила бросить монетку, мы бросали монетку за право поехать с Ричардом Куином на Викторию и должны сделать то же самое сейчас. Но она выиграла, и ехать пришлось мне.

Корделия сидела в своей маленькой опрятной гостиной в Кенсингтоне и бездельничала, что случалось очень редко. Рядом на столе лежали какое-то вышивание, роман из книжного клуба «Таймс» и учебники по французскому и итальянскому, но она сидела, откинувшись в кресле у камина, скрестив руки на груди и устремив взгляд на красный боярышник у калитки в палисаднике.

Это бездействие было так на нее непохоже, что я спросила:

– Полагаю, ты знаешь?

Корделия ответила с той же раздражительностью, что была свойственна ей в детстве, но покинула ее с тех пор, как она стала Хоутон-Беннет:

– Ты полагаешь, что я знаю что?

Но она, конечно, знала. Сестра просто отрицала наше семейное наследие. Но когда она услышала, как я подтвердила эту новость, я поняла, что мама не ошиблась, сказав, что Корделия огорчится больше, чем любая из нас.

– Убит, а не пропал без вести?.. – с мукой вскрикнула она.

– Нет, просто убит, – ответила я.