И близится ночь

Я позвонила, как я считала, нашему врачу и оставила сообщение; но пришел какой-то незнакомец, который сказал нам, что наш врач на вызове, выслушал нас, осмотрел маму и выразил недоверие. Ему казалось невероятным, что до двух дней назад она каждое утро вставала к завтраку, помогала нам давать уроки музыки, ходила за покупками и принимала гостей, поскольку у нее наблюдались все симптомы какой-то тяжелой болезни в запущенной стадии. Мужчина не был уверен, что это за болезнь; она могла быть такой, а могла быть эдакой, но он не сомневался, что она зашла так далеко, что ее уже невозможно излечить. Одно только состояние маминого сердца не позволит ей прожить более нескольких недель. И тут на нас обрушилась одна из тех ужасных вещей, которые случаются во время войны. Врач был пожилым и, как он сказал нам, вернулся к практике после выхода на пенсию просто из чувства долга и, разумеется, был перегружен работой. Он понял, что наша мама – выдающийся и всеми любимый человек, который в разумной вселенной никогда бы не умер. Без сомнения, его, как и всех нас в военное время, тошнило от громадных побед, одержанных смертью. Чтобы отвести душу, он ополчился на нас с Мэри и сказал нам, что знает, что мы известные пианистки, но вынужден заключить, что мы были слишком заняты своей карьерой, чтобы заметить страдания нашей матери, и бесполезно говорить ему, будто ее недуг достиг этой стадии всего за пару дней. Мы заплакали, но лишь потому, что только что навсегда расстались с нашим единственным братом, а теперь должны быть потерять и нашу мать. Мы знали, что как только этот старый дурак вернется домой и заглянет в свой журнал с историями болезней, он увидит, что всего две недели назад мы вызывали нашего врача, чтобы узнать, не поможет ли маме еще один визит к специалисту, и тот нашел ее здоровой. Таковы были мужчины, своенравные, несправедливые, они показывали свое смятение перед несчастьем, усугубляя его; все, кроме Ричарда Куина, который нас покинул. Врач спросил нас, как мы можем позаботиться об уходе за ней, и сказал, что сиделок очень трудно найти. Я ответила, что у нас есть кузина, которая почти окончила практику в больнице; и он посоветовал, чтобы мы попросили ее взять отпуск по семейным обстоятельствам, поскольку нашей матери, вероятно, потребуется бережный уход.

Слушая его, казалось, что все это бесконечно утомительно и впредь у нас не будет времени разговаривать с мамой и помогать ей быть выносливой из-за многочисленных организационных обязанностей, самих по себе обременительных, которые покажутся нам особенно обременительными из-за наших моральных и умственных недостатков. Он также дал понять, что, хотя и пригласит к маме специалиста, это будет для него обременительно, и он сможет осуществить эту затею только благодаря своему превосходству над нами, и найдет ее особенно тягостной, поскольку, разумеется, из-за нашего безразличия к маминому благополучию это внимание окажется тщетным, поскольку уже слишком поздно.

Как только он ушел, я написала Розамунде и Констанции, Мэри сходила и отправила письма, а я поднялась навестить маму.

– Интересно, удручен ли этот врач чем-то конкретным или же дело только в породе, как говорят о лабрадорах? – спросила она. – Жаль, что нам пришлось обратиться к этому незнакомому врачу, но не беспокойтесь о том, чем вы не можете мне помочь. Это ничего не изменит, это конец. – Она отвернула голову, вздохнула: – Мой сын, мой сын, – и закрыла глаза. Но потом снова открыла их, пристально посмотрела на меня и сказала: – Все это не причина пренебрегать вашими занятиями.

Мы сидели у ее кровати в доме, который изменился навсегда. Тишина, заиливавшая комнаты с тех пор, как уехал Ричард Куин, теперь заполнила его, как невидимое твердое вещество. Рассеять ее не мог никакой шум. Теперь Ричарда Куина не было нигде, но он был везде. Он стоял на лужайке, он был на тротуаре за воротами, он даже лежал на своей кровати в своей комнате. Но его лицо всегда отворачивалось от нас, он больше не желал иметь с нами дела. Тем не менее мы чувствовали себя виноватыми, поскольку не делали того, чем бы это ни было, что вернуло бы его нам, позволило бы ему улыбаться и снова жить. Ничто не было прежним, даже наша музыка. Играя, мы теперь прислушивались к утверждению, которое делалось нам без намерения композитора, делалось даже самими гаммами и арпеджио. Звуки подтверждали наше знание о том, что Ричард Куин везде и нигде, что он подводит нас, что мы подвели его; и в то же время они говорили, что, хотя все это правда, есть и другая правда. Но тишина врывалась в звуки, прежде чем мы могли услышать эту правду. Мы слушали с идиотским напряжением, ибо известно, что это послание никогда не бывает более четким. Но мы просили о новостях не только о нашем брате, но и о маме.