И близится ночь

Сначала я не могла найти это место в длинном списке убитых в бою. Затем я стала читать его вслух, пока не дошла до слов «единственный сын покойного…» и не остановилась. Корделия опустила узнаваемое второе имя нашего отца, которое тот всегда использовал, когда писал и выступал с речами, и не упомянула место, где он родился и где жил, пока не потерпел неудачу. Никто из тех, кто читал некролог, не мог догадаться, что Ричард Куин был папиным сыном.

– Жестоко, – рыдала мама, – жестоко.

– Она придет сегодня днем, – сказала мне Мэри.

– Что нам делать? – спросила я, зная, что ответа нет.

– И послушай, – сказала Мэри. – Кто-то стучит в дверь. Это наверняка тот врач.

– Я не приму его, – всхлипнула мама.

– Не примешь, – сказала я и пошла его выгонять. Но это был не врач, это была Розамунда в сестринской накидке, некрасивая, бледная и слишком полная. Она обняла нас за плечи, а затем опустилась на колени у маминой кровати и сказала ей:

– Я не могла приехать раньше.

– Не может быть, чтобы вместо врача появилась ты, – вздохнула мама. – Я думала, что теперь все будет идти не так. Ах, бедняжка моя.

– Наверное, мне следовало бы принять это легче, ведь мы всегда знали, что это произойдет, – сказала Розамунда, – но до сих пор я никогда не была полностью уверена, что мы рассказываем себе эту историю не потому, что не хотим, чтобы она произошла. Но теперь все во мне знает, что это правда. Не часть меня, а вся я, до кончиков ногтей.

– Бедняжка моя, бедняжка моя, – сказала мама, – как дурно с моей стороны беспокоить тебя сейчас! Но я думаю, что ты сможешь меня поднять, и мне так больно, когда ко мне прикасаются, ты должна простить меня за эгоизм.

– Вы вовсе не эгоистка, – возразила Розамунда. – Вы меня спасаете. Уход за больными – моя музыка; я больше, чем я, когда ухаживаю за больными. Но я слабею, однажды – я вам об этом говорила – мне хотелось бросить все из-за детей с ожогами, и смерть Ричарда Куина тоже такова. Когда я узнала, то хотела уйти из больницы. Но сейчас я должна ухаживать за вами, разумеется, я смогу вас поднять, это возвращает меня в безопасность.

– Да-да, ты можешь меня поднять и облегчить мне уход, – сказала мама, – и ты можешь помочь Мэри и Роуз не придавать ему слишком большого значения. – Она снова задремала.

Розамунда, продолжавшая стоять на коленях у кровати, положив щеку на одеяло рядом с маминой рукой, закрыла глаза. Но вскоре она выпрямилась, закрыла уши руками, словно чтобы не слышать шума, и прошептала:

– В доме теперь так тихо.

– Да, – сказала Мэри. – Нам казалось, что здесь тихо, когда он был в лагере и когда только уехал во Францию, но здесь было не так тихо, как сейчас.

– Но везде то же самое, – сказала Розамунда. – В больнице тоже так тихо. Я была на ночном дежурстве, и, когда я шла по коридорам, мне приходилось останавливаться и замирать на месте, так гулко отдавались мои шаги от камня. О, я так рада, что я здесь. Сейчас я не вынесла бы больницу. Ужасно идти все дальше и дальше по длинным коридорам, зная, что то, куда ты идешь, находится в самом конце и что ты должна идти, пока не дойдешь туда. – Она снова опустилась на колени, уткнулась лицом в мамины ладони и сказала: – Но с ней это кажется не таким страшным. Идите и занимайтесь своими делами. Я буду здесь.

– Да, дети, – вздохнула мама, не открывая глаз. – Продолжайте играть. – Но когда мы подошли к двери, она окликнула нас с большей силой, чем нам бы хотелось. – Когда придет Корделия, ничего ей не говорите, – велела мама. – Она ничего не может с собой поделать. Но позаботьтесь, чтобы меня поместили в газету как жену вашего папы. И на надгробье тоже. – Мама встрепенулась в кровати, ее губы исказило страдание. – Ваш бедный папа… – простонала она.

– О, тише, – сказала Розамунда, – тише.

Мама перестала стонать, но с негодованием спросила:

– А почему я должна молчать?

– Вы прекрасно знаете, почему должны молчать, – ответила Розамунда. – Если плакать и метаться, это впускает других.

– Да, да, я забыла, – сказала мама. – Кто из нас старше: ты или я? Я забыла. Но как бы то ни было, моя память уходит. Они ведь так и не вернулись в ваш дом?

– Нет, нет, ни разу после того дня, когда вы с Роуз приехали к нам в гости, – ответила Розамунда. Она медленно двинулась к двери, потянулась, зевнула и лениво, уверенно сказала:

– Все будет хорошо. Я пойду умоюсь и надену форму. – Но она не торопилась. По дому разлились безмерное чувство праздности и неизменный белый свет; весь день казалось, что стоит холодный рассвет.

Я не могла сообразить, который час, когда, спускаясь вниз, увидела Корделию, стоящую в прихожей и медленно снимающую перчатки. Она выглядела очень маленькой, и кровь отлила от ее лица. Не то ли сейчас время, чтобы предложить ей поесть? И если так, то обед или чай? При виде меня она вздрогнула и пошатнулась, как будто хотела выбежать из дома. Полагаю, она чувствовала себя виноватой из-за некролога Ричарда Куина, и, когда наши взгляды встретились, я сказала:

– «Таймс»…