И близится ночь

Мы беззвучно смеялись, словно это было нашим секретом, пока смех не причинил ей слишком много боли, и она не разрыдалась, а я заплакала в одеяло. Я почувствовала, как ее пальцы коснулись моих волос, очень легко и неохотно, потому что касаться других ей теперь было так же больно, как и терпеть прикосновения, и мама тихо, как будто это тоже было секретом, сказала:

– Это так глупо, я все думаю, что лучше бы мне умереть, чем доставлять вам столько беспокойства. – Она с трудом подняла руку и приложила ладонь к стене, как часто делала сразу после того, как мы узнали, что Ричард Куин погиб; и в глазах ее появилось слушающее выражение. – И перед концом будет еще хуже, – выдохнула она. – Я не могу уйти легко. Вы должны меня простить. Кажется, это железное правило, что так и должно быть. А теперь иди вниз, дорогая.

Но в дверях я развернулась и подошла к ней; и действительно, она нуждалась в утешении.

– Но доставлять беспокойство… Вам придется меня простить. А когда станет совсем плохо, не позволяй детям меня видеть.

– Каким детям? – осторожно спросила я. Я гадала: «Не забыла ли она, что мы все взрослые?»

Она проспала весь день и весь вечер. В десять часов вечера, когда Розамунда ложилась спать, а мы с Мэри устраивались на стульях по обе стороны от мамы, в дверь позвонили. Я спустилась и обнаружила на пороге Констанцию, стрелы грозы пронзали ночь за ее спиной. В прихожей, когда мы говорили о мамином состоянии, она подняла свое красивое лицо, печальное и блестящее от капель дождя, и вскинула руку, чтобы я замолчала. Затем мы услышали из комнаты наверху слабый стон, в котором звучало имя моего отца. В следующие три дня и три ночи нам предстояло услышать его еще много раз. Мама внезапно превратилась в обезумевший скелет, который дергался и выкрикивал имя моего отца с такой яростной тоской, словно это его, а не Ричарда Куина только что убили. Она кричала так громко, что слышно было на улице, кричала по-волчьи, в ней не осталось любви. Она перестала говорить о Ричарде Куине, не узнавала ни Мэри, ни меня. О Констанции, Розамунде и Кейт мама помнила только, что они достаточно сильны, чтобы ее поднять. Никакое лекарство не облегчало ни боли ее тела, ни боли ее духа. Ей делали уколы, но если она иногда и засыпала, то не после них, а в непредсказуемые моменты, когда ее мучения становились бессвязными и укоряющими. Она как будто погружалась в сон, чтобы с большим напором продолжить спор, а когда снова просыпалась, освежалась не она, а ее боль.

Но мамин сон давал нам отдых, в котором мы отчаянно нуждались. Я часто задавалась вопросами о том, почему врачи и санитары пытаются успокоить буйных сумасшедших, почему их семьи так огорчаются, почему они не запирают больных в обитых войлоком палатах и не позволяют им предаваться тому, что те избрали своим удовольствием. Но теперь, глядя на свою мать, которая стала такой же безобразной, как корявое, изъеденное червями дерево на продуваемом ветрами болоте, сотрясаемое демоном, который живет в каждой его ветви, я это поняла. Когда она кричала и корчилась от боли, комната становилась опасной. Если бы не Констанция, Розамунда и Кейт, которые склонялись над ней, подобно жрицам и атлеткам, умело сгибая колени и удерживая ее, не причиняя боли, страдания моей матери могли бы вырваться на свободу, чтобы никогда уже не попасться в плен, по крайней мере к нам. Эти сильные женщины надрывались, хотя мама была так слаба. По ним струился пот, их дыхание было быстрым и поверхностным, когда мы приносили им еду, они ели так, словно голодали много дней, и та из них, что была не на дежурстве, спала так, словно больше никогда не проснется.

У нас было много дел. Мисс Бивор пришла в первое утро этой фазы, чтобы узнать, чем она может нам помочь, и вдруг в наш разговор ворвалось трижды выкрикнутое имя моего отца. Ее бедные невинные глаза уставились вверх, на площадку лестницы. Имя снова визгливо раздалось в воздухе. Белая лайковая сумка с надписью «Афины» упала к моим ногам, и мисс Бивор бросилась прочь из дома и сбежала по ступенькам. Я догнала ее с сумкой в трех домах вниз по улице, и она дрожащим голосом сказала: «Мои родители скончались так мирно, я не думала, что это будет так». Я слишком поздно вспомнила, что мама велела не позволять детям ее видеть, когда станет совсем плохо. Я отправила телеграммы тете Лили и Нэнси Филлипс, которые написали, что хотят навестить маму, когда узнали о Ричарде Куине, и попросила их не приезжать, пока мы за ними не пошлем, а потом позвонила мистеру Морпурго и попросила его прекратить свои ежедневные визиты, поскольку маме нужен полный покой. Я услышала вздох и щелчок положенной трубки. То же я сказала и Корделии, хотя и сомневалась, правильно ли поступаю. Это заняло время; а еще мы должны были готовить еду, потому что почти сразу выпроводили из дома приходящую прислугу.