И близится ночь

Она со слезами прижалась ко мне, мне было очень жаль сестру, и я поцеловала ее, но вскоре меня охватили сомнения. Не чистое горе заставляло ее прятать лицо на моем плече, сотрясало ее рыданиями. Я посчитала, что она, вероятно, выдумывала какой-то способ относиться к смерти нашего брата, который оправдал бы ее слова: «Мне хуже всех, потому что я старшая». Когда она подняла голову, чтобы сказать, используя свою излюбленную формулировку: «Полагаю, мама этого не осознаёт», заявив таким образом, что одна она смотрит правде в глаза, я поймала себя на том, что готова произнести фразу: «Зато ты наверняка счастлива осознавать, что теперь Ричард Куин никогда не поедет в Оксфорд». Но воспоминание о брате изгнало злого духа из моего рта. Ибо я смотрела мимо нее в окно, и мой взгляд привлек красный боярышник, и я вспомнила тот день, когда Корделия сказала нам троим, что не знает, какого цвета будет боярышник, когда зацветет, а мы смотрели на нее холодно, обесценивая все, что она делала, как она обесценивала все, что в детстве делали мы, и как потом Ричард Куин упрекнул нас за нашу недоброту. Я сказала ей кое-что об этом, стараясь опустить обвинительный посыл, даже позволив ей предположить, что мы с Мэри завидовали тому, что она вышла замуж первой, хотя это было вовсе не так, и пытаясь с точностью припомнить доброту моего брата, призвать ее, чтобы она снизошла на нас и покончила с этим ужасным отчуждением. Я чувствовала, что Ричард Куин помогает нам, но ему не удалось совершить чудо. Хотя нам с Корделией стало проще друг с другом, в ее горе все еще угадывалось что-то тревожное, чего я не могла понять, а она не хотела мне объяснить. Вскоре показалось, что мне больше незачем с ней оставаться. Когда я сказала, что мне пора возвращаться к маме, она спросила, обедала ли я, и принесла мне холодного мяса, и когда я его ела, то заметила, что она смотрит на меня тем белым взглядом, который означал, что ей страшно. Я отложила нож и вилку и спросила:

– В чем дело?

– О чем ты? – отозвалась она, снова раздражаясь.

У калитки, стоя на сухой красной луже опавших лепестков боярышника, мы поцеловались на прощание. Когда я была в пятидесяти ярдах, то услышала, как она бежит за мной. Когда Корделия приблизилась, я увидела, что ее взгляд снова стал белым. Я подумала: «Сейчас она наконец-то расскажет мне, почему боится».

Но она сказала только:

– «Таймс». Нужно дать некролог в «Таймс». Я попрошу Алана его послать?

Я разочарованно согласилась и поскорее отправилась обратно в Лавгроув. Когда я пришла домой, мама казалась спящей, хотя весь тот день и каждый раз, когда мы заходили взглянуть на нее ночью, ее ладонь была прижата к стене. Утром она села в постели и позавтракала, но сказала мне поверх подноса:

– Некоторое время назад я сказала вам, что мой разум забыл связь между многими вещами, что, когда я гуляла по саду, мне пришлось сказать себе, что круглые предметы, висящие на деревьях, – это яблоки. В последнее время стало намного хуже, всю весну мне приходилось напоминать себе, что эти зеленые предметы, которые появляются на деревьях, – листья. Но теперь глупеет и мое тело. Разные части меня забыли, что они должны делать. Мой позвоночник разучился поддерживать мою шею, моя шея разучилась поддерживать мою голову. Я не верю, что это только из-за Ричарда Куина. Думаю, что я, наверное, очень больна, и, чтобы все исправить, мне, пожалуй, следует показаться врачу.