И будут люди

Таня молчит. Странное оцепенение, равнодушие охватывают ее, тупо давят на голову. Она думает про Олега, с которым не виделась вот уже четыре дня, спрашивает себя, что скажет он, когда узнает обо всем этом. И ее охватывает дрожь. Она делает такой жест, будто кутается в теплый мамин платок, и впервые поднимает на зятя опустошенные горем глаза.

— Я пойду к отцу…

Услышав шаги дочери, отец тяжело повернул голову на смятой подушке, выжидательно посмотрел на Таню.

Он любил ее больше всех остальных детей. Таня была похожа на него: у нее такие же глаза, такой же красивый тонкий нос, такие же губы. Она так же смеялась, как он, так же отдавалась мечтам. Он пристально смотрел на дочку, похожий сейчас на замученного святого — те же заостренные черты лица, те же скорбные тени на запавших щеках, — и думал, как порой трудно бывает, когда дети не понимают родителей.

— Иди сюда, — прошептал он, не спуская с дочери потемневших за время болезни глаз. Каким-то чужим, беспокойным, страшным огнем горели они, словно кто-то безжалостно сжигал в них остатки жизни, и Таня, приблизившись к отцу, опустила голову, чтобы не смотреть в его глаза. — Вот так, — промолвил он, довольный, потому что ему хотелось, чтоб именно это сделала дочка: прижалась лицом к его наболевшей груди. Он положил высохшую руку на худенький затылок, где кудрявились мягкие волоски, ласково гладил горячими пальцами шею, обжигая ими кожу. — Вот так, — повторил он, глядя на покорно склоненную голову, на всю поникшую фигуру дочери.

Уступив воле отца, Таня не могла, однако, в последний раз не встретиться с Олегом, хотя разум и подсказывал ей, что лучше было бы этого не делать. Ведь она не была до конца искренна в своем намерении покориться отцу. Лелеяла надежду, что вот увидится с Олегом и он все решит. Как он это сделает, она не знала, но на то он и Олег, чтобы найти выход, спасти ее.

Все чаще приходило на мысль, что он просто возьмет ее за руку и скажет строго и властно: «Не пущу!» И она уже никуда не пойдет от него. Будет плакать, будет укорять, и это будет искренне, потому что ей ведь так жаль отца, но не менее искренним будет желание покориться Олегу, пойти за ним на край света, если он позовет.

Он встретил ее холодно, отчужденно. Ни для кого не было тайной, что поповская дочка любится с сыном врача, как не могло быть секретом и это злосчастное сватанье, тем более что Виталий заранее позаботился о спокойствии свояченицы: написал Олегу, что она уже просватана, и просил его больше не приходить, не искать встреч с Таней.

Потому он и принял чрезвычайно гордый вид, строго сдвинул брови в шнурочек, крепко сжал губы, чтобы обиженный трепет их не выдал его с головой, встретил ее заранее приготовленной фразой:

— Что вам еще от меня надо?

Таня, увидевшая его издали и побежавшая было навстречу, услышав эти слова, сразу остановилась, будто наткнулась на холодную стену. И он, глядя куда-то поверх ее головы напряженно застывшим взглядом, с усилием выдавил на дрожащие губы саркастическую усмешку.

— Поздравляю вас с законным браком. — И резко повернулся, ушел чрезмерно твердым шагом, подрагивая прямой спиной и прижав согнутые в локтях руки к бокам. Ушел, чтобы не показать слез, которые обожгли ему глаза.

А Таня стояла и смотрела вслед Олегу. Если бы она была опытней, то поняла бы, что и жестокие эти фразы, и преувеличенная холодность, и это бегство его — все это ненастоящее, что достаточно ей догнать его, коснуться его плеча, заглянуть в глаза, как с него сразу же спадет эта показная гордость и перед ней снова будет стоять прежний ласковый, внимательный к ней, влюбленный Олег.

Все это Таня сделала бы, если бы была немного опытней. А сейчас она стояла, и смотрела ему вслед, и опять куталась в несуществующий мамин платок, холодея душой и сердцем.

Через день произошло обручение.

Приехал Оксен, навез подарков. С полного воза перенесли в дом сало, колбасы, яйца, кур; несколько мешков крупчатки еще прошлогоднего помола также перекочевали в кладовку. Оксен сам носил многопудовые мешки, рисуясь своей силой, краем глаза поглядывая, не наблюдает ли сейчас за ним из окна его будущая жена.

Но Таня не жалась к окну, не смотрела в его сторону. Закрылась в своей комнате и на все приглашения выйти к жениху отвечала одно и то же: пусть ее сейчас не трогают, пусть разрешат в последний раз проститься с детством, с вольной, беспечальной жизнью.

— Так никто еще тебя не забирает! — сказали ей. — Сегодня же только обручение.

Таня осталась непреклонной. Знала, что завтра будет чувствовать себя иначе. Другими глазами будет смотреть на белый свет, другие мысли будут мелькать в голове. Завтра она будет уже отданной, сегодня же еще принадлежит самой себе.

Она сидела и все еще надеялась, что Олег передумал, что он вот-вот постучит в окно к ней — вызовет ее во двор. А окно все темнело и темнело, оно будто слепло, и Танина вера в то, что оттуда, из-за темного окна, к ней придет спасение, угасала.