И будут люди

Пошел Свирид на войну женатым человеком, еще не успев полюбить как следует молодую жену, высватанную на дальних хуторах ради богатого приданого. Жена привела на их двор пару волов, корову, овец, привезла полный воз всякого добра, разную утварь для домашнего обихода, новый, разрисованный сундук на медных колесиках — невиданное до тех пор изобретение местного кузнеца. Свирид искоса посматривал на исклеванное оспой лицо жены, но дед только сердито пошевелил бровями — и сын сразу же покорился, загнал в глубину сердца взлелеянный в мечтах образ красавицы с черными как ночь глазами, с чистым, светлым, как вода, лицом, обнял немилую жену за испуганно ссутуленные плечи и повел в амбар, где уже была приготовлена постель молодым, под холодные, вынужденные ласки.

И не пьянило, не дурманило разгоряченные головы луговое душистое сено с любистком и мятою, щедро настеленное свахами, чтобы родились крепкие, сильные сыновья и красавицы-дочки, не искали друг друга горячие, жадные руки; чужими легли в постель, чужими и встали, только еще крепче сжались твердые Свиридовы губы, а на душе черной накипью застыла обида на отца.

Вернулся Свирид с той войны с двумя медалями — за «примерную храбрость». Сатанел в бою, пёр медведем на нехристей, схватив ружье за дуло, молотил им, как цепом, — бритые лбы так и трещали под ударами сумасшедшего гяура.

Но не одними ратными подвигами горело Свиридово сердце: с каждым ударом тяжелел его ранец. Жадная Свиридова рука не оставляла ничего, что могло бы пригодиться в хозяйстве дома.

Крадучись по ночам обходил поле боя, переворачивал трупы неверных, да и своими не брезговал, вытряхивая карманы.

На постое в одном местечке стоял Свирид на карауле — пристально всматривался в ночь. Вдруг в конце улочки мелькнула сгорбленная тень, прижимаясь к высокой глинобитной стене, начала подкрадываться к городским воротам. Свирид закричал: «Стой!» — тень подпрыгнула, помчалась вдоль улочки. Ударил выстрел, тень сломалась, пошла боком-боком и упала на неровную каменную мостовую.

Пока прибежал всполошенный выстрелом караул, Свирид успел обшарить убитого турка. Под халатом на широком поясе нащупал шелковый кисет, набитый чем-то тяжелым, рванул — в нем весело звякнул металл. Дрожащими пальцами расстегнул пуговицы гимнастерки, запихнул находку глубоко за пазуху.

Свирид Ивасюта еле дождался смены караула. Таинственный кисет жег ему кожу, давил своей тяжестью на живот, все время напоминал о себе.

Сменившись, Ивасюта выбрал подходящую минуту, достал кисет, развязал, заглянул внутрь, — испуганно сбившись в кучу, маслянистым золотым блеском переливались круглые монеты чужой чеканки…

С тех пор и так обычно молчаливый Свирид еще больше замкнулся, блеск золотых монет все время стоял в его глазах, заставлял часто просыпаться ночью — ощупывать битком набитый ранец, лежавший в изголовье. Он уже не так рвался в бой — берег себя для хозяйства.

За время войны произошел со Свиридом еще один, очень обидный, случай. В какой-то разграбленной лавке он нашел чудной кувшинчик с узким длинным горлышком, запечатанный красным сургучом. Кувшинчик был тяжелый, в нем что-то тихо забулькало, когда Свирид потряс его над ухом.

Свирид сбил сургуч, выдернул затычку — в нос ему ударило густым запахом розы. Какая-то жидкость, похожая на масло, выплеснулась на широкую Свиридову ладонь, переливалась живым сребром, густая, золотистого цвета. «Гм! Вино?.. Или какая-то басурманская горилка?» Свирид осторожно лизнул — как будто неплохо. Тогда, перекрестив горлышко кувшинчика, задержал дыхание, чтобы не задохнуться, да и вылил в рот все до дна: не пропадать же добру.

Когда Свирид пришел из лавки, от него несло так, будто он вобрал в себя аромат роз со всего белого света.

На другой день командир долго принюхивался, прохаживался перед строем. Наконец вызвал немного побледневшего Свирида (его всю ночь мутило), спросил:

— Ты чего, мерзавец, нахлестался?

Свирид честно отрапортовал командиру про странный напиток. Командир схватился за голову.

— Да ты знаешь, свинья ты этакая, что ты выпил?! — закричал он на Свирида. — Розовое масло! — И, уже обращаясь к другим офицерам, сказал: — Господа, посмотрите на этого монстра: налакался, мерзавец, ароматнейшего розового масла и не задохнулся!.. А вы знаете его стоимость, господа? Оно дороже золота…

Офицеры в ответ кто смеялся, кто возмущался, а Свирид, узнав, что именно он высосал из кувшинчика, долго не находил себе места, даже похудел от огорчения и злости на себя.

С тех пор он не мог слышать про розы.

Дома его встретили уже трое: отец, жена и сынок-первогодок. Свиридова мать отдала богу душу еще перед войной. Отец неузнаваемо изменился: постарел, ослабел, сгорбился. Когда ставил в отсутствие сына мельницу и начали вкатывать по толстым дубовым бревнам стопудовый жернов, не выдержала, перегорела веревка, люди попадали. Жернов закачался, навис, как скала, вот-вот сорвется вниз. Тогда и кинулся к нему дед — уперся плечом, врос ногами в бревна. Наливаясь кровью под страшной тяжестью, прохрипел растерянным людям: «Рычаги!»