И будут люди

Вот так помолившись украдкой, чтобы не услышал сын, протягивает вдоль худого, истощенного тела тяжелые, натруженные руки, устало опускает веки. «Спи, сынок, сии, пусть счастливой будет твоя жизнь!..»

Но Володя не спит — Володя думает. Не о том, разумеется, жениться ему или нет, — этот вопрос для него решен. Раз он уже сказал, то отрезал! Думает о другом. Как правильно, по-партийному, оформить свадьбу?

Ведь он уже не комсомолец Володька, а член большевистской партии товарищ Владимир Твердохлеб. Вот он, партийный билет, небольшая красненькая книжечка, за которую он пойдет в огонь и воду! Он пойдет против всего мира, если партия призовет! И если бы она ему приказала, если бы запретила жениться, Володя выполнил бы и этот приказ, стиснул бы зубы, сжал бы сердце — так сжал, что закапала бы кровь! — прошел бы мимо Марийки с окаменевшим от страдания и огромного самопожертвования лицом, отталкивая ее в отчаянии протянутые руки.

Но партии сейчас этого не нужно, таким образом, молодой коммунист Владимир Твердохлеб думает над тем, как превратить свою красную свадьбу (только красную!) в важную политическую кампанию.

Не начать ли так, например…

Собралось закрытое собрание партийной ячейки села Тарасовка в полном составе, заслушали коммуниста Твердохлеба о его взаимоотношениях с Марийкой — девушкой из бедной семьи, классово, правда, еще не совсем сознательной, не на все сто процентов, потому что до сих пор не охвачена комсомолом, как ни агитирует ее коммунист Твердохлеб. Заслушали, обсудили, вынесли решение и записали в протокол:

«Слушали: заявление товарища Твердохлеба на предмет женитьбы.

Выступили: товарищи Ганжа В. и Ганжа О.

Постановили: разрешить коммунисту Твердохлебу устроить красную свадьбу с беднячкой Марийкой. Поручить Твердохлебу усилить политико-воспитательную работу с Марийкой, чтобы вручить ей на красной свадьбе комсомольский билет».

Слушали… Постановили… Утешает себя Володя вот этим несуществующим протоколом, по-разному прикидывает о своей свадьбе, и получается очень хорошо. По-новому, по-партийному получается!

А вот как на это посмотрит Ганжа? Согласится ли он созвать такое собрание?..

Вот зачем вечером идет Твердохлеб к Ганже. Бряцает щеколдой сенных дверей.

В чисто убранной комнате светло, уютно, тепло. Поэтому Василь лишь в одной сорочке (манишка от воротника до самых синих галифе, заправленных в сапоги). А на столе, покрытом скатертью, стопки тетрадей, книги с потрепанными обложками, чернильница-невыливайка, ручка, карандаши — невидимое присутствие Ольги Михайловны.

— Ольга Михайловна дома?

— Ушла, браток, еще до обеда, все возится с ликбезом… Совсем заработалась, некогда и ужин мужу приготовить, — шутя жалуется Ганжа.

Володя сразу веселеет, уже смелее проходит в хату, садится на скамью возле стола.

Ганжа смотрит на него, ждет, когда он скажет, зачем пришел. Но Володя не такой простой, чтобы ляпнуть прямо с порога, как в глупый колокол. Он заходит с другой стороны:

— А что я вам, Василь, скажу.

— Говори, послушаю.

— Задумали мы объявить даниловским комсомольцам политическую войну. Дать им политбой…

— Что же, война так война, — соглашается Ганжа. — Только смотри, Володя, чтобы они вам не всыпали — тогда стыда не оберешься. Даниловских комсомольцев я знаю, там хлопцы здорово подкованы!

— Мы тоже подкуемся, Василь! Политкружок у нас — раз, — начинает загибать пальцы Володя. — Устав комсомола все назубок выучили — два! За всеми событиями по газетам следим — три. Каждый комсомолец обязался вовлечь по пять человек в кружок воинствующих безбожников — вот вам четыре!.. Вот только церковью они нас побьют, — опечалился Володя. — Они закрывают церковь, а у нас же церкви нету…

— Да, это наши деды недоглядели, — смеется Ганжа. — Знали бы они о том, что их внук затеет политическую войну, обязательно построили бы церковь. Чтобы обеспечить тебе, Володя, полную победу над супротивником…

Но Володе сейчас не до шуток. Хорошо, конечно, было бы закрыть собственную церковь, но коль судьба обделила их, то надо искать других путей, чтобы утереть нос даниловским комсомольцам.

— А что, если мы объявим войну всем иконам?

— Иконам? Каким?

— Да иконам, которые висят в хатах. Снесем их на выгон и сожжем!

— Сжечь, Володя, большого ума не надо, — будто соглашается Ганжа. — А вот попробуй их снести. Вот, к примеру, к Марте Лисючке пойдешь за иконами?

— Нет, — неохотно сознается Володя.

— А к бабке Наталке?

— Не пойду.

— И я, брат, не пойду. Не пойду и вам пока что не советую. Потому что если затронете — придется вам воевать на два фронта. И неизвестно, какой фронт страшнее, даниловские комсомольцы или наши женщины. Эти как ударят с тыла, так с твоей армии, товарищ командующий, только перья полетят!

— Что же нам тогда делать? — уже совсем упал духом Володя.

— Подготовить хороший революционный спектакль.

— Спектакль подготовим… Только спектаклем даниловцам нос не утрешь: у них клуб вон какой! Тут надо такое отколоть, чтобы у них даже от зависти в носу закрутило. Василь, а что, если мы к весне возьмемся организовать колхоз?

— А как же вы его организуете?